— А жутко — да? — когда покажется, что застрял? У меня есть знакомый биолог. Он говорит, что это атавизм, боязнь ловушки. — Он выкладывал из полиэтиленового мешочка хлеб, банку мясного паштета, лук и два раздавленных куска пирога. — В основе спорта альпинизма всегда стоял вопрос еды.
Алик намазал на хлеб паштет, разрезал луковицу. Лук был сочный и сладкий.
— Понимаешь, — сказал Игорь. — Когда я хожу, например, со Львом или даже с Юркой, я знаю, что им так же интересно, как и мне. А с тобой я чувствую как-то...
— Скованно, да?
— Да.
«Самая откровенная супружеская пара на свете».
— Мне тоже интересно, — сказал Алик. — Но я тебя очень хорошо понимаю. Мне в сто раз лучше самому делать не то, что мне хочется, чем знать, что другой делает это же из-за тебя.
Игорь кивал. Жевал пирог и кивал.
— Да, но понимаешь... Настоящий коллективизм не в том, чтобы все время жертвовать своими желаниями. Тут нужна какая-то пропорция. Потому что если человек только жертвует, то в конце концов люди начнут его тяготить.
Он говорил, как всегда, спокойно и тихо, и, как всегда, казалось, что говорит он заранее приготовленными фразами.
Алик взял пирог, откусил. Начинка была вязкая и кисловатая. Он сидел, привалившись спиной к стене. Хотелось курить. Саднило содранный бок.
И снова шли, шли, шли...
— Азимут триста пятнадцать, — говорил Игорь, когда шнур натягивался, и Алик клал тетрадь на дрожащее колено и, прорывая карандашом мокрую бумагу, записывал.
— Знаешь, похоже на конец, — сказал потом Игорь.
И Алик напрягся, не решаясь верить.
— Да ну? — сказал он небрежно.
Игорь лежал в тупике, на растрескавшейся глиняной корке и светил в узкую, шириной в ладонь, щель.
— Идет, кажется, Алька! — Он обернулся. — Честно! Подойди!
И Алик еле сдержался, глядя на его радостное лицо. Он положил голову на землю и закрыл глаза. Шум в ушах начал затихать, отдаляться... Испуганно вздрогнув, он очнулся. Игорь бил молотком по краю щели. Известняк крошился, летела пыль.
— Неудобно, черт!