— Жив? — закричал я.
— Не знаю, пане капитан… Там дальше, за Сенной, наших нет. Вдвоем мы не смогли достать его оттуда. Поэтому и побежали к своим за подмогой. По дороге узнали от водопроводчиков, что вы здесь.
Мы бегом, насколько позволяла моя больная нога, направились к месту, где находился сержант Стенько. Дом горел, вернее, курился. Все в нем, казалось, уже выгорело, но откуда-то тянулись полосы черного дыма, затягивавшие почти всю стену. Слабый ветер порой относил дым в сторону, и тогда возникали зияющие провалы окон. Где-то там, высоко над землей, уже много часов висел Дмитрий Стенько.
Позабыв о боли, я торопливо поднялся по ступенькам первого этажа, потом второго, третьего… Лестница вперед обрывалась — целый пролет разнесло снарядом, остались только искореженные железные балки… Спасибо Хожинскому и Юзефу — они протащили меня по ним, рискуя свалиться в глубокий провал. Наконец я снова встал на твердый, надежный цемент ступенек. Четвертый этаж, пятый…
За время войны я привык ко многому, но то, что я увидел, выйдя на полуразрушенный балкон, заставило вздрогнуть. У меня потемнело в глазах…
Тело Дмитрия висело над улицей почти горизонтально. Голова упиралась в перила балкона, а ноги застряли среди исковерканных прутьев ограды. В первую секунду я не мог понять, что удерживает Стенько в таком положении. Потом увидел: тело было неестественно скрючено и обмотано. Дмитрий был без сознания или мертв. Стропы парашюта удерживали тело на весу…
Ножом я перерезал стропы, а Хожинский и Юзеф втащили Дмитрия внутрь дома. Из раненой правой ноги Стенько потекла кровь. Пульс не прощупывался. Расстегнули куртку. Я положил руку на грудь Дмитрия и вскрикнул от радости: сердце билось, хотя и очень слабо. Жив! Жив!
Я наскоро перевязал ему ногу (индивидуальным пакетом), Юзеф и Хожинский понесли его вниз. Не помню теперь, как мы перебрались через взорванный пролет, где были в это время бойцы, обнаружившие Стенько, — наверное, это они помогли мне спуститься вниз, сам я был еще очень слаб.
Когда мы вышли на улицу, она была сплошь забита колонной беженцев. Гитлеровцы захватили несколько домов, и людям пришлось покинуть прежние убежища. Отряд повстанцев сопровождал их к другому подвалу, подальше от баррикад. Все были настолько обессилены, что равнодушно и тупо глядели перед собой, оставляя на дороге свои узлы и чемоданы. Среди беженцев были матери и сестры многих восставших варшавян. Бойцы старались чем можно помочь им. В колонне то и дело слышались тяжелые стоны, крики, рыдания. Кто-то искал отставших, окликая друг друга…
— Дорогу раненому русскому десантнику!..
Люди замедлили шаг, и без того ломаный строй колонны нарушился. Нас окружили женщины, старики, дети. Странно было видеть светлые улыбки на этих изможденных лицах. Но в глазах людей сразу вспыхивали тревога и сострадание, как только они видели Дмитрия…
Меня оттеснили от друга. Несколько десятков рук подняли его и бережно понесли. Сильно припадая на ногу, я поспешил следом. Рядом со мной оказался высокий старик, который говорил по-русски.
— Пан офицер! — сказал он мне. — Как хорошо, что вы остались живы и сейчас вместе с нами в такие дни. Нам твердят, будто у нас нет друзей… Знаете, мы не очень-то этому верим. Мы верим, что Красная Армия сделает для нас все, что только возможно. И вот советские тут! Это доказывает, что наша надежда не была напрасной… Спасибо вам!..
Он не расставался с нами до самого подвала, куда мы принесли Дмитрия, и дожидался, пока привели врача. Услышав его заключение, что надежды нет, старик твердо возразил:
— Вы, пане доктор, забываете, что ваш пациент есть русский, советский человек. В эти годы только они во всем мире бьют и гонят фашистов. Не забывайте о том!..
Позже мне рассказали об этом старике. Повстанцы хорошо знали его. Это был инженер-текстильщик из Лодзи, побывавший в ссылке при царизме и дважды в тюрьме при «санационном» правительстве.
После осмотра врача Дмитрия перенесли в подвал, в котором находился командный пункт майора Сенка, и там уложили поудобнее. Майор Сенк, сидя в стороне, разложил на столе крупномасштабную карту Польши и украдкой наблюдал за нами. Я снова склонился над Дмитрием, но он по-прежнему был без памяти.
Медсестра, в черной косынке и мужских брюках — молоденькая, почти ребенок, — перевязала Стенько и потом подошла к майору. Когда она сняла с Сенка пальто и пиджак и закатала рукав окровавленной рубашки, я встревожился, увидев, что он ранен. Но майор усмехнулся в ответ на мой взгляд.
— Пустяки! — облизывая сухие губы, сказал он и стер капнувшую на стол кровь. — Плохо другое: даже приличной карты не имеем. Нет ли у вас карты города?
Я вытащил из планшета и отдал Сенку карту Варшавы.
ebooksa