Ленька Охнарь

Вот упрямая девчонка! Хорош и он сам: распустил нюни, ударился в откровенность.

С этого дня Ленька начал заниматься с Оксаной. Они оставались после уроков в классе или Охнарь приходил к ней. Оксана читала по учебнику, объясняла, спрашивала. Об этих занятиях узнала заведующая школой Полницкая и предложила включить Леньку в самое сильное звено в классе— «взять на буксир». Лучшие ученики звена должны были помогать ему каждый по тем предметам, по которым хорошо успевали сами. Оксана Радченко — по русскому языку и географии. Сосед по парте Кенька Холодец, морковно-рыжий, вихрастый хлопец, густо обсыпанный веснушками, с облупленным носом, должен был помогать по ботанике.

Кенька был способный подросток, очень непосредственный, Но в такой же степени и беспечный. Усваивал он главным образом то, что слышал на уроке, домашние задания готовил неаккуратно, но переходил из класса в класс легко, благодаря исключительной восприимчивости и памяти. Все его интересовало в жизни, однако ни на чем определенном он не мог сосредоточиться.

Тебе надо помочь? — спросил он Леньку с готовностью. — Закон! Уж будь покоен и надейся на меня.

И вся его ширококостная, гибкая фигура выражала такую прыть, что Ленька, который безо всякого восторга позволил взять себя на буксир, испугался не на шутку. Он обнял за плечо новоиспеченного педагога и смущенно попросил:

Знаешь, Кеня… погоди. А то знаешь, Кеня, сейчас я загружен… этим… понимаешь? В общем, есть одно дельце. Мы потом. Кеня, договоримся. Порядок?

— Как хочешь. А то хоть сейчас. Для меня это закон! — разохотился Холодец. Он хлопнул Леньку по плечу, еще раз поклялся в помощи до самого конца учебного года, и только Охнарь его и видел.

Все дело было в том, что Кеньке Холодцу явно не хватало двадцати четырех часов в сутки. То он гонял свою голубиную «охоту», то играл в рюхи, то, спрятавшись от матери на чердак, жадно, страницу за страницей, поглощал книги о мореплавателях, о великих полководцах, то решал какую-нибудь шахматную задачу, то, надев наушники, слушал радио, то, наконец, со знакомым киномехаником ехал в село: крутить ручку аппарата доставляло ему величайшее наслаждение. Еще чаще Кенька пропадал в вагоноремонтных мастерских. Отец Холодца, известный в этих краях партизан, кавалер ордена Красного Знамени, работал мастером чугунолитейного цеха. В школе Кенька любил рассказывать ребятам о том, как из вагранки жидкой струей бежит в котлы расплавленный металл («прямо будто вода, честное слово!»), как по всему цеху летают огненные искры и как рабочие их совсем- совсем не боятся.

— Вот вырасту, обязательно литейщиком стану, — говорил Кенька, оживленно тараща глаза. — Я уже делал «шишки»… штуки разные для форм.

Наблюдая у классной доски очередной «дебют» Охнаря, Кенька испытывал жесточайшие угрызения совести.

— Засыпался, Леня? — спрашивал он соболезнующим шепотом, когда Охнарь возвращался за парту.

— Как видишь, — стоически отвечал его подопечный.

— Плохо дело, Леня, — громко шептал Кенька, и на его конопатом лице явственно отражались те страдания, которые терзали отзывчивое Холодцово сердце. — А все я. Ну… трепач! Тенор! Церковный колокол! Ладно. Все. Ясно. Сегодня занимаемся. Мое слово — закон.

Он так воодушевлялся, что начинал помогать прямо на уроке. Результат всегда получался один и тот же: если учитель за посторонние разговоры не выносил Кеньке выговора, то роль учителя брал на себя сам Охнарь. Он делал круглые глаза, сдавленно шипел:

— Что ты? Кеня! Успеем еще… как-нибудь после.

Из них двоих он, пожалуй, страдал меньше.

И… не успевал еще замереть отголосок последнего звонка, как оба друга расставались. Или Холодец, беспечно забыв все на свете, спешил «по неотложному», или сам Охнарь, видя, что Кенька, собираясь пожертвовать обедом, труханием голубей, радиопередачей, уже разворачивает учебник, незаметно испарялся из класса, точно газ водород.

Остальные два предмета, по которым хромал Охнарь, алгебру и физику, должен был ему помочь освоить Опанас Бучма, несколько бледный, но крепкий, сильный мальчик с умными, серьезными глазами. Чистый, гладко причесанный, он в школу являлся аккуратно к звонку, со всеми учебниками, тщательно перевязанными ремешком, а не как Ленька, зачастую с помятой тетрадкой в кармане и совсем без карандаша. Бучма был молчалив, сдержан, но, когда его спрашивали взрослые, отвечал обстоятельно, не краснея. С ребятами он был вежлив, прост, услужлив, близко ни с кем сойтись не мог и держался несколько замкнуто.

Туго бы пришлось Охнарю без его помощи.

Сперва Ленька думал, что с Опанасом он будет заниматься так же, как и с Кенькой Холодцом. Вообще, несмотря на то что Ленька на классном собрании торжественно дал слово «подтянуться по всем предметам», он на помощь одноклассников смотрел как на нудную, но неизбежную нагрузку, которую некоторое время вынужден был терпеливо сносить. «Покричат, покричат о моем буксире, да и отвяжутся. Надоест же тащить меня все время, как бревно на веревке? А летом поднажму и авось спихну переэкзаменовки». Поэтому, когда Бучма предложил ему вместе готовить уроки, Охнарь протянул с заученной признательностью: