— Оставайтесь в лодке, — сказала Дорна. — Я сама найду дорогу. Когда будете возвращаться, не забывайте о приливе. И осторожнее на ступеньках… А послезавтра обязательно увидимся.
Дрожь пробрала меня. Я чувствовал, что должен хоть что-то сказать. Да, она и вправду изменилась. Теперь мне уже не было страшно.
— Я провожу вас до дома, если вы не против, — сказал я.
— Что ж, пожалуй. — Голос Дорны прозвучал удивленно.
Мы сошли на берег. Стояла непроглядная тьма, и только дорога, лежавшая между расступившимися деревьями, была высвечена звездами. Свежо пахло хвоей. Идущей рядом Дорны совсем не было видно, и о ее присутствии можно было догадаться только по еле слышному дыханию и мягким шагам.
— Дорна, — мой голос прозвучал напряженно и неестественно, — в июньском письме вы писали, что «вопрос», которого вы так боитесь, должен решиться еще не скоро. Что-нибудь изменилось с тех пор?
Наступила долгая пауза; потом из темноты донесся глубоко взволнованный голос:
— Нет. Все осталось, как было.
Кто был причиной этого волненья? Неужели я? Нет, я не мог в это поверить.
— И остальное в моем письме по-прежнему правда.
Голос Дорны звучал тверже и более глухо.
Итак, она не отказывалась от своих жестоких слов. И все же… может быть, речь шла только о последних строках?
— В конце вы писали, что не сомневаетесь, что я не нарушу ваши мирные радости… — сказал я, обращаясь к шедшей рядом невидимке.
— А разве не так? — раздался ласковый, глубокий голос.
— Конечно, да! — воскликнул я, сам пораженный тем, что говорю. — Это единственное, чего я желаю. Но…
Я запнулся в нерешительности.
— Но что? — спросила Дорна, и в голосе ее я уловил непонятную мне радость.
— Я не могу понять, вправду ли вы хотели меня видеть? — вырвалось у меня. — И я долго не решался приехать.
Тишина была почти невыносима.
— Вы имеете такое же право жить на Острове, как и я, — медленно ответила она после долгого раздумья. — И если ваши сомнения помешают нам видеться, мне будет очень жаль.