— Вы можете отвезти меня обратно сегодня вечером, — быстро добавила Дорна.
Я был единственным мужчиной за столом. Файна села напротив меня. Марта и Дорна-старшая сидели справа, Дорна — слева. По праву
Тем не менее я поддерживал непринужденный разговор о Городе, о своей жизни там и (уже специально для Дорны) о моей рукописи и ее близком выходе в свет. Рассказывая об этом, я почувствовал на себе пристальный, суровый взгляд. Неужели она была удивлена? Или заинтригована? Я ждал, что она что-нибудь скажет, но она промолчала. И только трое старших продолжали беседу.
После ужина ничего не изменилось.
Мы сидели перед очагом в маленькой комнате; Файна и я на одной скамье, Дорна-старшая и Марта — на другой. Моя Дорна устроилась на стуле, облокотившись на поджатые колени, обхватив голову руками, и глядела на огонь, не обращая на нас никакого внимания.
Я продолжал говорить без умолку, но стоило мне взглянуть на Дорну, как я тут же терял нить рассказа. С нетерпением ожидал я того момента, когда буду провожать ее к Ронанам. Марта встала, зевнув, и пошла взглянуть на малыша; думаю, ей просто хотелось спать. Файна тоже, кажется, была далеко. Только Дорна-старшая по-прежнему проявляла интерес к беседе — полагаю, больше из вежливости.
Но вот в разговоре наступила пауза. Неужели я опять должен был спасать положение? Стало слышно, как тихо в комнате.
Протекло несколько томительных минут, прежде чем Файна, пожелав всем доброй ночи, удалилась. Мне показалось, что Дорна-старшая тоже не прочь отправиться на покой, но ее удерживает присутствие кузины.
Однако первой тишину нарушила сама Дорна. Она спросила, что происходило на Совете, и я пересказал ей все в мельчайших подробностях, ведь мне пришлось составлять отчет для Вашингтона.
Дорна слушала, отвернувшись, но, как мне показалось, с интересом. Внезапно она резко, так что мы оба с Дорной-старшей вздрогнули, отодвинула свой стул от огня.
— Какая жара! — воскликнула она, и я усомнился — действительно ли она так внимательно слушала меня.
— Ронаны ложатся рано, — сказала она, вставая. — Мне пора.
Глядя на нее в изумлении, я даже позабыл про свое американское воспитание и остался сидеть. Дорна вспыхнула; сейчас лицо ее казалось совсем юным, оживленным: румянец полыхал на щеках, глаза горели.
Она оказалась в дверях, и только тут до меня дошло, что она может уйти и без меня. Я вскочил и бросился вслед за ней.
— Не стоило вам идти за мной, — быстро сказала она, когда мы шли по коридору. — Зачем это все?
— Все-таки я провожу вас, если вы не против, — ответил я, слишком смущенный, чтобы придумать что-нибудь еще. Дорна промолчала, и я продолжал идти за ней.
Мы вышли в ночь. Небо было так густо усеяно звездами, что казалось неузнаваемым, ведь мы были в Южном полушарии. Буковая аллея протянулась длинная, темная, и только ракушечник вспыхивал то здесь, то там, словно отражал свет звезд.
Я не знал, что сказать. Настала минуту объясниться, но слова не шли на ум.
Лицо Дорны смутно белело рядом, живое, теплое, желанное. Мне почудилось, что она тихонько рассмеялась.
— Когда я в первый раз услышала о вашей книге, — сказала она, — мне захотелось помочь вам в вашей работе.