Островитяния. Том второй

22
18
20
22
24
26
28
30

Лорд Дорн вновь повторил свое приглашение, и его взгляда было не избежать. Дорна стояла, облокотясь, делая вид, что ее это не касается, и явно не желая мне помочь. Я почувствовал, что сдаюсь, сил выдумывать отговорки уже не осталось. Лорд обратился с тем же приглашением к Даунсу. Для меня это был последний шанс, пусть ничтожная, но зацепка, и я принялся говорить, не давая лорду времени для возражений, о том, что сегодня утром один из наших компаньонов сбежал, что завтра рано утром мне нужно ехать, а перед этим многое уладить с Даунсом и, наконец, могут прийти еще посетители…

Так, может быть, я хотя бы пообедаю с ними, а потом вернусь на корабль? На это, казалось, возразить было уже нечего. И тут я заметил неуловимое движение Стеллины. Мне почудилось… Не знаю, как объяснить… И вот я уже снова извинялся, придумывая отговорки. Впрочем, лорд не желал быть излишне навязчивым. Неожиданно для меня самого мой отказ был принят, и все трое направились к выходу.

Я упустил свой шанс, но еще можно было проводить их до сходней, держась так близко к Дорне, как это было возможно. Я шел рядом, стараясь затянуть каждое мгновение, впитывая ощущение ее близости. Мы прошли через каюту, поднялись по трапу, пересекли палубу — время истекало, секунда за секундой.

Мы еще продолжали говорить, но все было кончено. Дорна прошла мимо меня — так расстаются навсегда.

Она единственная оглянулась. Остальные медленно удалялись. На мгновение ее темные глаза встретились с моими. О, как я благодарен, что она не улыбнулась!

Даунс задумчиво потирал подбородок. Дорны и Стеллина скрылись за белой стеной эллинга.

— Красивые девушки, — сказал Даунс. — И уж наверное ваши знакомые.

Потом, еще немного поразмыслив, добавил:

— Что ж, пробыли они довольно долго, правда?

Видение мелькнуло и исчезло, сковав меня ледяной стылостью.

Поля, дома и огороженные выгоны, и снова поля, и дома, и выгоны медленно двигались мне навстречу в жарких лучах солнца и оставались позади. Я ехал равнинами Нижнего Доринга по дороге на Доан. Почему бы и не избрать этот, кратчайший путь к Городу?

Было бы позорно смалодушничать, как Дженнингс. Он лгал себе, он изменил нашему делу, он был несправедлив к Мэннере. Островитяния оказалась для него слишком крепким орешком. Со мной такого не будет. А значит, лучше всего сейчас сосредоточиться на консульских делах, на «Плавучей выставке», на том, где бы подыскать человека, в равной степени владеющего английским и островитянским… Но ничто не оставляло на стеклянной броне моего горя даже царапины… Спасительные мысли не шли на ум.

Перевал… Лесистые склоны и кажущиеся маленькими деревья там, наверху — зубчатая полоска, окаймляющая хребты гор… Они были прекрасны, но нас разделяла пропасть. Перевал Доан? — Не более чем горная дорога. Постоялый двор? — Место, где можно поменять лошадей и ехать дальше.

Ночью измученный ум лишается точек опоры, и горестные хляби разверзаются над головой несчастного влюбленного. Вздыхая в вершинах деревьев, ветер шептал «никогда», и ничего иного на свете не было… Уверенный стук копыт раздавался на ровной и гладкой ночной дороге, еще один день выигран, и не придется со стонами метаться в постели, даже мысль о которой пугала. Тело слишком устало для любых желаний, и только «никогда», как магнит, влекло его. «Никогда», подобное звездам над головой, такое же бесконечно бездонное, как черные пространства между ними.

Все в жизни — великое и малое — имело отношение к Дорне. Она преграждала все дороги, кроме дороги к ней самой, но и эта дорога для меня заповедана. Любое удовольствие заранее было для меня отравлено, ведь Дорна не захочет разделить его со мной. Она придавала ясность моему взгляду, и она же делала меня незрячим; она вселяла в меня желание, которое сама только и могла удовлетворить, — и отдавалась другому. И все это лишь потому, что существовала на свете и была именно такой. Бледное свечение разливалось по склонам гор. Сердитый шум Кэннена еще доносился из темноты.

Поддаваться отчаянию, впадать в панику — позор. Это и только это слышалось мне в перестуке копыт.

Белесые, бесцветные расстилались передо мной равнины Инеррии.

Солнце холодно вспыхнуло на вершине. Мир оттаивал и расцветал красками с восходом светила.

Еще одна бессонная ночь во имя тебя, Дорна…

19