31
ОТЪЕЗД
Двадцать третьего ноября, около полудня, после шести дней пути мы с Фэком прибыли в Эрн. Дул легкий ветер, вода отливала летней синевой, и яркая зелень болот, по которой большими неровными пятнами проплывали тени белых облаков, ровным ковром раскинулась на бескрайние мили. Казалось, я снова дома.
Нас в лодке перевезли через проток, а дальше мы уже сами двинулись к Острову, где надо прибегать к помощи паромов.
Вот она, покинутая Дорной
Причалив у Рыбацкой пристани и обогнув башню на холме, я проехал через поля и сады, окружавшие усадьбу, постоянно ощущая в воздухе солоноватый запах моря. Потом оставил Фэка на конюшне, взял свою суму и, никем не замеченный, вошел в дом и прошел в свою комнату, которая была для меня готова.
Что бы ни случилось, этот уголок Островитянии навсегда останется моим. Я отнюдь не чувствовал себя здесь гостем. Дарованная мне обычаем привилегия — жить в доме Дорнов, когда и сколько я захочу, — облеклась в форму привычной реальности… И скорее даже она, а не Дорна была главной причиной того, почему Запад казался таким родным.
И конечно, Дорн!
Он вошел, высокий, загорелый и обветренный, белки глаз ослепительно блестели. Он сказал, что слышал, как я пел.
— И что же я пел?
— Одну из наших песен.
— Я даже не заметил.
Дожидаясь, пока я кончу переодеваться, Дорн присел.
— Мы ждали тебя три-четыре дня назад, — сказал он.
— Я задержался в Верхней усадьбе дольше, чем предполагал: надо было помочь покрыть крышу амбара.
— А что ты еще делал после той истории с набегом?
Я начал рассказывать, и мне самому, как, конечно, и Дорну, делалось все яснее, что то были сплошные встречи с женщинами — Дорной, Стеллиной, Наттаной. Временами я даже конфузился, и мы оба, не в силах сдержаться, начинали хохотать.
— Ну и как они все? — спросил Дорн.
— Прекрасно, — ответил я.
— Пожалуй, теперь ты больше склонен вернуться в Островитянию.