Островитяния. Том второй

День или два спустя пришло письмо от Наттаны, она приглашала навестить ее (тут чувствовалась рука Дорна).

«Погода у нас чудесная, — писала Наттана, — просто замечательная, так что мне не усидеть дома, даже если есть интересные дела. Тку материал себе на новое платье, поеду в нем на Совет. Что-то нас ждет? Все разговоры в доме только об этом. Мне тоже хочется поехать, хоть я часто теряюсь и мне бывает не по себе. Похоже, старые времена кончаются, впереди — большие перемены. Я к ним не готова. Не хочу, чтобы, меня тянули в новую жизнь силком… Гостил Дорн. Они с Неккой уезжали вдвоем на целый день, к чему бы это? У Неттеры все в порядке. В июне она ждет ребенка. Она сказала — я могу написать об этом Джону Лангу… Надеюсь, Джон Ланг тоже навестит нас, или если он собирается на Совет, то может встретиться с нами — со мной и с отцом — у Темплина вечером восьмого июня, а дальше поедем вместе: в компании веселей, чем одному. Но если он намерен отправиться с Дорнами или Файнами, пусть не думает — мы не обидимся. Ах, чем все это кончится? Может статься, и у нас, в Доринге, все сильно изменится.

Хиса Наттана»

Через три недели вся знать Островитянии соберется, чтобы решить, принимать или нет Договор лорда Моры. Лорд Файн сообщил мне по секрету, что все, на кого рассчитывает лорд Дорн, соберутся за несколько дней до одиннадцатого июня, то есть до открытия Совета, и что поэтому он сам выезжает первого числа, имея десять дней в запасе. Он старательно внушал мне, что двери его дома все равно остаются открыты для меня, даже в случае войны, в которую может быть вовлечена и моя страна.

Все это было сказано самым спокойным тоном. Война не относилась к числу событий, о которых говорят, а воспринималась скорее абстрактно, однако мало-помалу превращалась в зловещую реальность, и сознание этого больно кольнуло меня, заставив побледнеть.

— Значит, война возможна? — спросил я.

— Если наши сторонники одержат верх, — ответил лорд, — попытки наших противников подчинить нас силой не исключены.

Дни шли за днями, я не прерывал своих занятий, чередуя работу с чтением, вел записи и чувствовал, как снова обретаю уверенность и силу.

Островитяния не понаслышке знала, что такое война, и все же народ ее был самым миролюбивым. Я наткнулся на стихотворение Моры — поэта, жившего в шестнадцатом веке, и, пожалуй, оно выражало это общее отношение к ратному делу.

Я присел на жердину передохнуть. Мысли о предстоящем не оставляли никого из нас равнодушным. Рано или поздно любой разговор обращался к собранию Совета, тому, что должно было случиться меньше чем через две недели. Исла Файн уже отбыл… Мне следовало в ближайшие дни известить Наттану и ее отца, что я готов встретиться с ними у Темплина восьмого июня.

Я как-то сразу, в одночасье вновь обрел и по-новому понял себя. Неистребимая жажда жизни вернулась, и это был добрый знак. Хотя я и не считал себя ничьим должником и был свободен, как ветер, умирать мне не хотелось, как не хотелось и отворачиваться от сияющего вокруг мира. Затаившаяся тоска скрипела крепко стиснутыми волчьими зубами, но я успел изучить ее повадки и привык к ее отчаянным приступам. Дорна забрала с собой половину моего сердца, но кругом было столько прекрасного, столько оставалось еще увидеть и переделать, и мир казался полон друзей.

Проснувшись утром четвертого июня, ровно за неделю до открытия Совета, я немедля решил, что настала пора что-то предпринять, сняться с места. И вот час спустя, верхом на Фэке, я был уже в пути.

В лучах восходящего солнца снежный купол Островной горы переливался бледно-розовым на темно-голубом небе, где еще горели звезды. Была ли на свете другая страна прекраснее той, чей облик, некогда пугающе чужой, становился все привычней и родней? Земля внизу проступала, как дно озера, сквозь толщу ночной тьмы. В окнах дома мелькал огонек: то Мара ходила по комнатам с зажженной свечой.

Чуть выше дороги лесистые вершины начали светлеть. Резкий, ломаный контур их протянулся по небу; внизу царили прохлада, тишина, сон. Мы продолжали подъем, пересекли границу тьмы и словно выплыли навстречу разлившемуся по окрестностям яркому солнечному свету.

Почти стемнело и накрапывал дождь, когда я, спешившись, провел Фэка через каменные ворота усадьбы Хисов, снова сел в седло и пустил лошадь рысью, чтобы появиться, как то и подобает, в соответствии с обычаем. Дом неясно темнел впереди, низкий, в окружении флигелей. В центре фасада ярко светились желтыми огнями несколько окон, а слева — только в одном оконце слабо мерцала свеча, возможно, это была мастерская Наттаны. Она, как и никто в доме, не знала о моем прибытии.

Копыта Фэка хлюпали по лужам, и оба мы были с ног до головы забрызганы грязью.

Я выкрикнул свое имя, и Хис Атт появился с фонарем на пороге. Не выказав никакого удивления, за что я внутренне поблагодарил его, он сказал, что позаботится о Фэке, а мне следует поскорее пройти в дом и переодеться. Потом, посветив фонарем, осмотрел пятна грязи на боках лошади.

— Вы ехали ущельем через Темплин? — спросил он. — Ну как там, наверху?

Я рассказал, что в пути меня застиг снегопад.

— Вот и отец боится, что будет трудно проехать, — откликнулся молодой человек.

Он рассмеялся и повел Фэка на конюшню.