В эту ночь я не смогла заснуть, сердце щемило так, что мне пришлось принять таблетку валидола, – первый раз в жизни. Валидол был в маминой аптечке, которая хранилась на кухне со времен болезни Ильдара. Маня, видимо, проснулась от моего шуршания и заглянула в кухню в одной ночной рубашке. Что-то меня в ней удивило, в ее внешнем облике, но сердце не отпускало, и я не сообразила, что именно.
– Плохо тебе, Света? – спросила она обеспокоенно.
– Да нет. Только сердце щемит.
– Посижу с тобой немного?
– Давай.
И я ей стала рассказывать про панихиду и про поминки. Все рассказала. Маня только кивала, вздыхала и изредка восклицала: «Ой!» Но сердце успокоилось; Мане с утра надо было на занятия в училище, и я ее отправила досыпать. Сама тоже вернулась в постель и впала в какую-то тревожную дрему, из которой меня вытащил Ильдар.
– Вставай, Свет! Дело есть. Да и завтрак стынет!
– А Маня ушла уже?
– Ушла.
– Надо же, я и не слышала даже, а казалось, не сплю.
– Бывает.
Я накинула халат и пошла на кухню, где уже возился с бутербродами Ильдар.
– Какое дело? – я уселась за стол.
– Важное. Но ты поешь сначала.
И налил мне кофе с молоком. Аппетит у меня почему-то пропал. Я пила кофе и глядела на веселого, жующего бутерброд Ильдара. Взяла сигарету – к тому времени я уже покуривала, – и, не выдержав, повторила вопрос:
– Какое дело?
– Сваливаю я, – объявил мне Калганов.
– Сваливаешь, – тупо повторила я.
– Ну да! Вчера с Маниного телефона позвонил верному человечку, тот сказал: «Все ОК, ты даже пересидел, папахин воет: „Все прощу, пусть только вернется“. Так что закончилась моя эвакуация, теперь домой, в родные пенаты. Здесь тоже важно нужный момент не прошляпить, пока он в кондиции. Завалюсь к нему блудным сынком, покаюсь – и все тип-топ: можно будет из него веревки вить. Здорово?
– Здорово… А Маня?