– Эти горе-работнички не доложили мне вовремя, как обстоят дела с театром. Кто виноват – всех поувольняю. Это же надо – тянуть загребущие руки к нашему театру, можно сказать, жемчужине всего города. Не позволим! – пригрозил он невидимому врагу. Толпа подхватила: «Не позволим, не позволим, не позволим…» И я поняла, что мы проиграли.
Вечером даже не стала участвовать в спектакле, так сердце ныло. У меня во всех ролях были замены. Мне сообщили, что театр был полон и что мэр со всеми домочадцами сидели на почетных местах. Можно было и не рассказывать – все новостные программы дали сюжет о событиях в городе Ежовске. Уж расстарались как могли. А могли неплохо. Пришла радостная Манечка, живот у нее был уже дай бог.
– Видишь, Света, как грандиозно получилось. Какой у нас народ замечательный! Отстояли театр! А ты что такая печальная?
– Голова болит, – соврала я.
– Небось не ела ничего? Сейчас что-нибудь сооружу, – и пошла она хлопотать на кухню. Сварила супчик, из чего было, себе чаю налила, и мы уселись за стол. Я попросила:
– Маня, давай про театр не будем говорить. Ты давай про себя да про Илюшку!
И Маня защебетала, что все хорошо, сессию сдала, оформила академический на следующий год, маму отправила в К-14, потому что та замучила ее заботами.
– Все время есть заставляла, как помешалась. Врач сказал даже: «Вы, мамаша – это он меня мамашей уже называет, – Маня хихикнула, – куда, говорит, ребенка раскармливаете, не разродитесь. Сократить питание до разумных пределов и побольше двигаться». А мать вообще делать ничего не давала – все полежи, отдохни. Она, кажется, немножко не в себе от радости. Вот я и отправила ее проветриваться, да и отцу одному трудно. Я сразу похудела, как она уехала, хожу много, по дому суечусь, но так, в меру. Илюшка в животе безобразничает, – Маня ласково погладила свой животик. – Активный. Только спина болит. Но ничего, потерпим, не так долго и осталось!
Хотела я ей сказать: «Вот и театру нашему не так долго осталось». Но не стала портить настроение беременной женщине, а только предложила: «Пойдем погуляем?» Она с радостью согласилась. И мы пошли. Всю прогулку Маша болтала о пустяках, а я слушала, и стало меня потихоньку отпускать. Я вспомнила, что поражение в битве еще не означает поражение в войне. Первую-то битву мы проиграли, но об этом пока знаем я да мэр. Но войны бывают разные, у нас будет затяжная партизанская. Надо просто набраться терпения. Мои размышления прервала Маняша, сказав, что спина болит, сил нет и надо бы возвращаться. Мы потопали обратно. Возле ее калитки я спросила:
– Мань, Ильдару-то будем звонить, о ребенке сообщать?
– Ни в коем случае. Зачем? Мне от него ничего не надо. Он же знал, что я беременная. Захотел бы – позвонил. У него сейчас другая жизнь, и Ильдар совсем другой, а мне другой не нужен. Я своего люблю и буду любить всегда. А тот, другой, сейчас в Англии, в Оксфорде, его папаша учиться отправил, и вроде даже невеста у него, какая-то модель английская. Очень красивая, я в журнале видела, – вдруг Маша весело рассмеялась. Я с удивлением посмотрела на нее. Это я представила, как звоню ему в Англию и говорю: «Ильдар Тимурович, это я, Маня, из города Ежовска, вы меня помните? Я вашего сына родила!»
– Ага! – подхватила я сюжет. – А он сидит в кресле, вискарик попивает, а красавица-модель у него на коленях устроилась, за ушком его чешет. Он ставит бокал и говорит: «Извини меня, модель, освободи колени, мне срочно в Ежовск надо. У меня там сын родился!»
Боже! Как мы хохотали! Я даже испугалась, что у Мани преждевременные роды начнутся. «Хватит!» – кричала я Мане и сама заходилась новым приступом смеха. Еле успокоились, поцеловались на прощание и очень довольные разошлись по домам с каким-то странным чувством, что мы здорово обхитрили злых богачей. Они-то думали, что мы помрем тут без них, а они нам на фиг не нужны. Вон хохочем, живот растим и убиваться по богатой жизни не собираемся. Здорово!
Еще неделю вся пресса гудела о событиях в славном городе Ежовске. В воскресенье мэр устроил экстренный внеочередной праздник города, который заключался в том, что между палатками, еще стоявшими на театральной площади, установили столики с продажей алкогольных напитков по небывало низкой цене и кое-какой закуской. Пели какие-то местные группы, а мэр ходил и братался с народом. Все это ожесточенно снимали на камеры журналисты, которые тоже оказались не дураки выпить практически на халяву. Мэр убеждал культурную общественность не останавливаться и защитить кукольный театр. От кого – не говорил. Да никто и не интересовался. Всем было весело. Праздновали торжество добра над злом. Я поболталась по площади, стараясь не попадать в объективы камер, своих театральных никого не обнаружила – все затаились по домам.
К вечеру мужская часть электората города Ежовска была пьянее пьяного, и женская часть потащила мужскую на себе по домам. На площади осталось несколько сиротливо стоящих палаток и горы мусора. Акт гражданского неповиновения закончился.
Дальше мы отработали нормально в летнем режиме. На неделе ездили по детским лагерям, а в выходные играли на своей площадке, народ ходил хорошо. В августе, как положено, ушли в отпуск. И вот где-то в середине августа мне позвонил сторож и сказал, что пришли какие-то люди с важными бумагами и собираются осматривать театр.
– Пусть осматривают, – разрешила я. – Только следи, чтобы не сперли ничего. – Я даже не пошла узнать, что за комиссию на нас наслали. Чего-то подобного я и ожидала. Комиссия шныряла по театру с неделю, а потом исчезла. Я ждала, что будет дальше. А дальше позвонили от мэра и велели явиться на прием. Я надела строгое платье и явилась. Встретил меня Игнат Федорович Егозин просто как дочь родную:
– О! Наша знаменитость! Гордость наша! Заходи, заходи, давненько не виделись!
Мне было противно делать вид, что я его обожаю, и я просто сказала: «Добрый день!»
– Присаживайся! – он указал мне место не за большим совещательным столом, а в углу кабинета стоял низенький столик с двумя креслами, и я села туда.
ebooksa