— Теперь-то отдашь!
Они прошли по Большому и свернули к Неве. Брюки были спрятаны где-то в разрушенном доме на набережной. Было всё так же темно и тихо, только редкие окна светились в домах да громыхали иногда грузовики.
— Помнишь, как в блокаду здесь за водой ходили на Неву?
— Помню, конечно.
— А как я тебе сухого молока целую плитку дал, помнишь?
— Помню. Ты не останавливайся. Идём, идём!
— А как я дрова за тебя рубил, тебе топор не поднять было? А как карточки вместе отоваривали, а? Отдай кольцо!
— Брюки гони.
— Да матери кольцо, Витек, понимаешь?!
Витька остановился и переспросил:
— Что? Матери? А хвастал, что выиграл?
— Выиграл… конечно. У спекулянтов. Они матери тогда за него полкило серого дали.
Витька вспомнил, как его мать в сорок втором зимой однажды, придя с завода, сказала: «Надя Сизакова умерла. А мы с ней в роддоме когда-то вместе лежали».
— На, возьми. Сразу бы и сказал. Стой, стой! А что тут за буквы внутри, а?
— Ну инициалы маткины, — Сизак попытался выхватить кольцо.
— Куда! Ух и гад ты! Маткины! Да тут и буквы-то нерусские. Соврал, Сизак! На что взять решил, а? Ну и человек.
— Отдам брюки, кольцо отдашь? Не отдашь — поймаем все равно.
— На кой мне оно черт. Гони брюки!
— Пошли отдам.
— Нужны мне они, думаешь, — на ходу говорил Сизак, но Витька уже не верил ему. — Обидно. Всякий белобрысый форсит. Силу показывает. Что он сегодня на заводе творил, а? Для того я в блокаду выжил, чтобы всякий теленок надо мной верхушки сбивал, да?