«Сей… сейчас как шар… шарнет!»
Но в лесу было тихо.
Очень громко жужжа, пронеслась пчела. Где-то недалеко крикнула птица.
«Может, они испорченные, мины-то, — думал Митька, — накось, испорченные! Срок-то годности — декабрь сорок пятого, эвон когда, а сейчас только сорок третий! Чё ж она не бахает?..»
По-прежнему кругом было тихо.
«Наверное, ее надо как следует ударить, — ломал голову Митька. — Я же лёгкий! Танк на нее наедет, раздавит, вот она и жахнет. Ага! А у тетки Маньки коза на мине подорвалась в прошлом году? Коза же не тяжельше меня! Наверное, там не танковая мина-то была, а человеческая… Ясно дело!»
Митька выбрался из ямины и потихоньку пошел назад; страх еще сидел в нем.
«Это же танковая, на бирке зря, что ли, написано, — подбадривал он себя. — Человеческая давно бы взорвалась. На ей бы не попрыгал! Нечего этих и бояться-то!»
Вернувшись, он сперва проверил стадо: на месте ли его коровы и козы. Никуда они не делись, все тут. Потом Митька осторожно двинулся к погребу.
Зеленые кругляши тоже лежали там, где он их оставил. На них уже налезли муравьи. Пестрая бабочка летала над ними. Митька присел на корточки и еще раз прочитал надпись. Оказывается, он не дочитал до конца. Внизу бирки стояла подпись: «Минер Кутузов».
«Рассказать кому или нет? — думал Митька. — Петяхе рассказывать нельзя! Всем растреплет. Он — трепло известное! Одному только Мишке учительскому можно».
И так захотелось Митьке поделиться новостью с Мишкой, что он, убедившись, что наевшиеся коровы лениво дремлют и козы крепко привязаны, стремглав побежал в деревню.
Выбежав на шоссе, Митька увидел грузовик. Подождав, пока грузовик поравняется с ним, Митька ловко уцепился за задний борт. Так он часто добирался до деревни. Водители-немцы обычно ничего не замечали. На этот раз ему не повезло. Только он уселся на борт, как машина резко затормозила, и не успел Митька удрать, как перед ним вырос немец.
Митька знал этого шофера. Он жил в Петяхиной избе, через три дома от Митьки, и огромная машина каждую ночь стояла на гусином ложке у Безымянки. По утрам немец шел мыться на Безымянку. Был он краснолицый, всегда мрачный. Петяха рассказывал, что немец никогда с ними не разговаривает. Только тычет пальцем: давайте то, давайте это!
— Я сейчас слезу, — сказал было Митька, но шофер рванул его за ногу, и, падая, Митька машинально ухватился за него. Послышался треск, и зеленый погон немца остался в Митькиной руке.
— О майн гот! Руссиш швайн! — взвыл немец; от него пахнуло винным перегаром. — Руссиш швайн! — яростно повторил немец и, подняв Митьку над головой, что есть силы шмякнул об асфальт.
… Митька очнулся, медленно переполз с асфальта в канаву и сунул разбитое лицо в затхлую коричневую воду, распугав кривоногих водяных пауков.
Лицо засаднило ещё сильнее, но особенно болели руки. Ладони густо залепила грязь, и алая кровь проступала через неё.
Митька сделал несколько глотков, не понимая вкуса воды, потом, закашлявшись, выплюнул вместе с кровью два зуба.
Ползком он выбрался из канавы, маленький коренастый русский мужик, мокрые волосы его топорщились, рубаха прилипла к телу.
ebooksa