Путаный след

22
18
20
22
24
26
28
30

Литовцы вернулись скоро. Молодой распахнул широко дверь и по-литовски крикнул:

— Убирайтесь!

— Что он говорит? — спросил Борька.

— Мы вам яичницу, сало, а вы нам чесотку во двор! Мой скот заразить! Ещё шинелью закрыли! Убирайтесь!

Он кричал, пока мы спускались с крыльца, кричал, пока мы выезжали из ворот в чёрное сумеречное поле.

— Замолчи, фашист! — не выдержал Борька.

Парень схватил вилы и бросился к Борьке.

— Я не фашист, мой дед партизан был! — заорал он уже по-русски. — Ты сам фашист! Убирайтесь!

Он закрыл калитку, покричал ещё во дворе, и мы услышали, как хлопнула дверь.

Мы уже выбрались на свою колею, когда нас догнал старик литовец. В руках у него были вилы.

— Поймите, нельзя. Скот у нас в сарае общий. Колхоз скоро будет.

На этот раз мы ехали долго. Я упирался вилами в сено и даже начал посвистывать. Усилился мороз, темнота становилась всё гуще. Фриц ступал осторожно, он как бы понял наше несчастье. Но сено все же развалилось.

— Ни черта, — сказал я, — вилы-то у нас есть.

Но управляться с вилами тоже оказалось не так-то просто. Они вертелись в руках, сено с них просыпалось, в конце концов мы отшвырнули их в сторону. Провозились мы на этот раз дольше обычного, шинели уже не снимали из-за холода. Воз получился кривым, и вдобавок через сотню метров Фриц споткнулся и наши труды пропали даром.

— Всё, — сказал Борька. — Больше я не играю. Пропадай пропадом всё сено вместе с этой тварью, сейчас сяду на машину — и в город!

Он ждал, что я ему скажу, а что я мог сказать!

— Смотри, — Борька зажег спичку и осветил свою щеку. — Видишь! — Мне показалось, что щека раздувается, как футбольный мяч, прямо на глазах.

— Поедем, а? Ну, бросим сено, что нам грозит?

Я не ответил. Без слов было понятно, что грозит. Лысюк напишет рапорт, и не миновать штрафной роты.

— Что молчишь? — продолжал Борька. — Жар у меня, понимаешь, скулу выворачивает, а я весь мокрый!