— Нет, — твердо ответил Вержа.
— Я так и знал. Я сказал префекту, что вы откажетесь.
— Что бы это изменило?
— Мы бы поторговались.
— С прокуратурой?
— Вы знаете следователя?
— Нет.
— Если ему не дадут разрезать меня на куски, он раскапризничается. Для него это дело принципа.
Сала промолчал.
— Я его понимаю, — сказал Вержа. — Он жаждет чистоты. Он не подозревает, какая его ждет работа.
Начальник полиции рассеянно слушал. Он казался обескураженным.
— После меня, — сказал Вержа, — наступит черед кого-нибудь другого.
— Мы живем в эпоху кретинов.
— После меня, — продолжил Вержа, не обратив, казалось бы, внимания на замечание начальника полиции, — без сомнения, наступит черед всех тех, кто остался без гроша в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году[3], а теперь не знает, куда девать деньги; наступит черед всех, кто утаивает от налоговых властей миллионные доходы, всех технократов, которые берут взятки за то, чтобы автострада прошла через пшеничное поле, а не через чьи-либо охотничьи владения, всех начальников кабинетов, которые обогатились, готовя записки, превозносящие достоинства какого-нибудь банкира или фабриканта цемента. После меня в кабинетах следователя Дельмеса и его дружков еще побывает много народу. Не сомневайтесь!
— Мне понятна ваша горечь, — сказал Сала.
— Я не говорю уже о нашем учреждении.
— Позвольте нам действовать: мы выиграем.
Вержа покачал головой.
— Нет, — сказал он.
— Они вас погубят, предупреждаю.