— А имя? Как ее имя?
— Пауэлл. Мисс Пауэлл.
— Как! У нес не индейское имя?
— Нет, джентльмены, эта юная леди не дикарка, уверяю вас. Она играет на лютне, поет, читает и пишет такие миленькие любовные записочки… Не так ли, лейтенант?
Прежде чем лейтенант успел ответить, другой офицер спросил:
— Да ведь так же зовут и того молодого вождя, которого только что арестовали?
— Верно, — ответил Ринггольд. — Его тоже так зовут. Я забыл сказать, что это его сестра.
— Как! Сестра Оцеолы?
— Ни больше ни меньше. Они метисы. Среди белых они известны как Пауэллы. Так звали почтенного, старого джентльмена — их отца. Оцеола значит «Восходящее Солнце» — это имя, под которым он известен у семинолов. А ее настоящее имя… ах, это очень красивое имя!
— Какое же? Скажите нам, мы рассудим сами.
— Ее зовут Маюми.
— Действительно, прелестное имя.
— Очень красивое! Если сама девица так же хороша, как ее имя, то Скотт просто счастливец.
— О, она настоящее чудо красоты! Глаза влажные и блистающие пламенем любви, длинные ресницы, полные и сладкие, как мед, губы, высокий рост, стройна, как сама богиня Киприда,[59] ножки крошечные, как у Золушки. Одним словом, она совершенство!
— Чудеса, да и только! Скотт — счастливейший из смертных! Но скажите, Ринггольд, неужели вы говорите серьезно? Действительно ли он покорил это индейское божество? По чести, удалось ли ему победить? Вы понимаете, что я имею в виду?
— Безусловно! — был мгновенный ответ.
До сих пор я не вмешивался. С самого начала этого разговора я стоял как вкопанный, словно меня заколдовали. Голова у меня кружилась, кровь приливала к сердцу, как расплавленный свинец. Столь дерзкое утверждение так ошеломило меня, что прошло некоторое время, прежде чем я мог собраться с силами. Некоторые из офицеров заметили, что этот разговор произвел на меня сильное впечатление. Но уже через несколько минут я успокоился. Отчаяние, овладевшее мной, заставило меня собрать всю свою волю, и как раз в тот момент, когда Ринггольд произнес эти дерзкие слова, я подошел к нему вплотную.
— Лжец! — крикнул я, и не успел он покраснеть от стыда, как я ударил его по щеке тыльной стороной руки.
— Чистая работа! — воскликнул Галлахер. — В значении этого жеста не может быть никакого сомнения!
Так оно и вышло. Мой противник воспринял пощечину, как полагалось, то есть как смертельное оскорбление. В таком обществе он не мог поступить иначе. Пробормотав несколько нечленораздельных угроз, он удалился в сопровождении своего друга — «покорителя женских сердец» и еще двух или трех офицеров.