Целый день поднимались Бочкарев и Юдин на хребет. На бурых каменистых склонах не было уже ни елей, ни диких яблонь, одна приземистая арча все еще не хотела сдаваться холоду, прижимаясь узловатыми ветвями к замшелым скалам.
Тучи висели в несколько этажей: и внизу, скрывая долину, и над головой, обсыпая друзей то мелким, словно из сита дождем, то снежной крупой, то промозглой туманной изморозью. Короткие дубленые полушубки и стеганые ватные брюки не спасали от пронизывающего ветра.
Неподалеку от тропы потускневшим зеркалом блеснуло небольшое озерцо, подернутое мелкой рябью. Юркий ручей выбегал из него, бесстрашно спрыгивая в пропасть. Может быть, это исток какой-то могучей реки?..
С каждым шагом подъема на хребет дышится все труднее и труднее. Ноги, будто ватные, подкашиваются, коленки трясутся. В висках тяжело, резкими толчками пульсирует кровь. В ушах беспрерывный, то стихающий, то нарастающий звон. Холодно, а пот струится из-под суконного шлема, как в сорокаградусную жару.
Присесть бы, вытянуть ноги и не двигаться. Какое это блаженство — вытянуть ноги и не двигаться! Иван шагал почти механически, как заведенный. Он совсем обессилел, и, кажется, никогда еще ему не было так плохо. А Николаю хоть бы хны — марширует, как на параде...
Иван не догадывался, что виной всему ветер. Он дул все яростнее, обрушиваясь с перевала, принося из верхних слоев атмосферы еще более разреженный воздух.
— Передохнем малость, — предложил вдруг Бочкарев. Он оглянулся, и Иван увидел: лицо у товарища бледнее бледного и тоже все в каплях пота.
— Вот он, Северный хребет! — неестественно улыбнулся Николай.
— А ты... ты крепись... Скоро книзу полезем... Легче станет, — подбодрил Иван, хотя только что сам собирался умолять Николая присесть минут на пять и не мог без передышки произнести двух слов.
— Лошадям невмоготу, — виновато произнес Николай.
Вытянувшись на мокрых камнях, Иван сразу почувствовал облегчение и ни за какие коврижки не признался бы сейчас, что только что готов был проклинать тот миг, когда добровольно вызвался поехать с Бочкаревым в Н-ск.
— Всего метров триста осталось, — посмотрел он вверх.
— Чепуха! — согласно кивнул Николай, растирая одеревеневшие икры. — Дотемна перевалим.
— Запросто! — подтвердил Иван.
Но «запросто» не вышло: неожиданно налетела метель, колючая, ослепляющая.
Друзья спрятались под выступом скалы, прижавшись друг к другу, прикрыв собой снятый с Орлика сверток.
К утру метель утихла. Голодные, продрогшие, не отдохнувшие, а, напротив, еще более измученные — они не сомкнули глаз, — Бочкарев и Юдин с трудом выбрались из наметенного вокруг них за ночь сугроба. Орлик и Звездочка стояли рядом со скалой, заиндевевшие, будто в белых саванах. Глаза лошадей слезились от резкого ветра, и Ивану стало не по себе. Он обнял Звездочку за холодную, подрагивающую шею, смахнул с ресниц и с челки лошади бахрому инея, поцеловал в храп.
— Ладно, ладно тебе, Звездочка, не серчай, думаешь, мне слаще?
Друзья дали лошадям немного овса, прессованного сена, наскоро перекусили размоченными в воде галетами, — просто счастье, что они догадались вчера наломать у озерка веток арчи для костра, — и, согревшись кипятком из общего котелка, двинулись в путь.
Последние двести метров, оставшиеся до гребня хребта, они карабкались на четвереньках, через каждые пять минут останавливаясь передохнуть. Лошадей подтягивали на веревках. Немало хлопот доставил и сверток. Длинный и тяжелый, он стеснял движения, и Николай с Иваном по очереди взваливали его на спину, царапая об лед руки и чертыхаясь.