Загул

Она пошла на кухню, решительно откупорила бутылку вина, налила полбокала и залпом выпила.

– Не раскисать! – приказала она себе.

Надя съела конфету, потом опять выпила. В результате она все-таки раскисла. Некоторое время она просидела за столом, подперши рукой щеку, а когда отняла ладонь от лица, то увидела на ней черные разводы туши… Нет, дальше так продолжаться не могло – нужно было что-то делать. Надя встала, уронив табурет, и пошла в ванную умываться. Там ее взгляд упал на корзину с нестираным бельем… и решение было принято. Спустя какие-то минуты Надя уже топила в баке своей полуавтоматической «Эврики» первую закладку белья и с ним вместе воланы «мокрого» шелка. И в том же баке канули, растворившись, две или три остаточные слезинки.

Барабан старой «Эврики» постукивал, словно сердце. Когда его биение прекращалось, Надя меняла белье и запускала машину снова.

Игорь пришел на третьей закладке.

Вина третьей степени

Электронное дверное устройство определило ключ и запищало, отпирая подъезд. Открыв тугую железную дверь, Нефедов занес ногу в тамбур, но тут же убрал ее, чтобы не наступить на кота.

– Прошу прощения… – пробормотал он.

Кот был соседский, звали его Дизель, однако он сделал вид, что с Нефедовым не знаком.

– Что же ты? Выходи, – Игорь приглашающе распахнул дверь.

Дизель холодно посмотрел ему в глаза и неторопливо ступил на улицу.

– Вам туда, а нам наоборот… – усмехнулся Нефедов.

В ожидании лифта он думал о том, как его встретит Надя. Изобразит она такое же лицо, как у Дизеля, или набросится на него с криком? Надин гнев в его адрес мог выражаться по-разному в зависимости от тяжести им содеянного. Холодная встреча без поцелуя отвечала вине первой степени; бурная, со слезами – второй. Но только два или три раза в жизни Надин гнев достигал своего предела. Игорь помнил ее ненавидящий, испепеляющий взгляд и последующее многодневное, мучительное для него отчуждение. Впрочем, такой высшей меры наказания сегодняшняя провинность Нефедова, по его мнению, не заслуживала.

Лишь оказавшись в квартире, и то не сразу, Игорь понял, что положение его очень серьезное. Встречи не было никакой, а по дому в неурочный час разносился гул стиральной машины. По пути на кухню Нефедов чуть не упал, поскользнувшись в мыльной луже. Но когда на обеденном столе он обнаружил конфеты, бутылку вина и бокал со следами помады – только тогда его сердце екнуло. Игорь хлопнул себя по лбу и медленно осел на табурет. Он вспомнил.

Нефедов сидел на том же месте, где часом ранее сидела Надя, – в той же позе и, возможно, со схожими мыслями. Был момент, когда ему, как и ей, показалось, что нужно действовать. Он уже почти собрался с духом – собрался, чтобы идти к Наде и молить ее о прощении. Но тут с «Эврикой» случился припадок отжима; в ванной свалился какой-то таз, и эхом его грому послышался Надин сердитый голос. Нефедов решил, что сейчас его извинения приняты не будут.

Мечты сбываются

Все когда-нибудь подходит к концу, даже свадебное пиршество. Здравицы и положенные лобзанья переходят мало-помалу в неразборчивые речи и поцелуи всех со всеми. Истощились запасы спиртного; съедены легкие закуски и закуски тяжелые; от конфет и фруктов остались кожура да фантики. Гости начинают расходиться. Парни в помаде, и хмельные девушки, и новоприобретенные родственники, прощаясь по очереди, выкатываются из квартиры, и подъезд салютует уходящим низким гулом перил. Выпито, съедено, сказано и станцовано, сколько просила душа; пожалуй, лишь песни спеты не все. Эти песни слышны еще за окнами в рассветных улицах, а родители невесты, принявшие на себя удар, пытаются уже залечивать раны своего истерзанного жилища.

Это время, когда молодым полагалось бы удалиться в брачные чертоги, устланные коврами. Только за всеми предсвадебными хлопотами, за суетой и бесконечными родительскими совещаниями чертоги эти не успели приготовить в срок. Смешно, но свою первую ночь новоиспеченные супруги вынуждены провести врозь – в своих прежних добрачных постельках.

А весь следующий день, вместо того чтобы провести его в неге и объятиях, молодожены с четверкой родителей таскают свой приданый скарб на улицу Островского. Там для них в доме номер семнадцать дробь три у владелицы Лидии Ефимовны Спириной снята на время комната. Они носят посуду, телевизор, постельное белье – словом, все, без чего даже во временном варианте немыслимо семейное счастье. Весь день родители хлопочут, исполненные ревнивой заботливости, суетятся и вежливо препираются, но к вечеру у них, у всех четверых одновременно, будто кончается завод. Вдруг погрустнев, папы и мамы прощаются с теперь уже бывшими своими питомцами и, взявшись попарно за руки, уходят к себе, в свои опустевшие квартиры.

Эстафету у них принимает Лидия Ефимовна. Ее новые жильцы должны сразу знать, что женщина она добрая, но вдовая и держится строгих правил и что среди многих недугов, которыми она страдает, есть один редкий под названием клаустрофобия. В силу последнего Лидия Ефимовна предпочитает держать открытыми все двери в доме, включая и ту, что ведет в комнату жильцов. Солнце почти уже закатилось, а хозяйка продолжает посвящать их в распорядок ее собственной жизни, сложный и прихотливый, как у всех бессемейных пожилых женщин. Молодые узнаю́т, во сколько Лидия Ефимовна отходит ко сну, и когда встает по утрам, и даже, зачем-то, о том, что она любит кушать на завтрак. Повествование ее прерывает только невесть откуда взявшийся рыжий большой кот. Зыркнув на незнакомцев, кот с сиплым мяуканьем бьет Лидию Ефимовну в ногу широким лбом.