— Да, я сторож. Труд не возбраняется человеку, он, как обезьяна, сделал его. Надысь — было дело.
Оперативники встрепенулись и подняли головы. Может быть, им даже повезет и через чертополох нескладной речи сторожа пробьется тонким ростком след преступника.
— Ну, говори, что за дело?
В кабинете установилась тишина.
— Прошлой ночью… нет этой! Нет… прошлой!.. Я когда сплю, то вижу беспробудный сон. Смотрю, а во дворе кто-то шастает. Я проснулся и думаю, сплю я или еще не проснулся? И тогда я себя ущипнул. И говорю это как человек, которому и просто, и не дай бог увидеть наяву это! Оказывается — наяву! Значит, не сплю! И что же дальше? А он встал и не двигается. Как бы это!
— Кто он? — перебил Мыколу один из оперативников.
На него сразу вызверился Стецкий:
— Не перебивай, а лучше записывай, а то мы тут до утра прокантуемся.
— Что записывать?
— Все записывай!
— A-а на чем я остановился? — спросил отвлекшийся от рассказа Мыкола.
— Что прошлой ночью под окном остановилось это!
— Ага, ну вот! Остановился это и чего-то ждет. А я не из тех людей, чтобы доводить до мордобоя, я извиняюсь за это слово. И мордобой обратно же, не они же бы, как вроде! Если бы ему там навесить — это я с удовольствием! Сразу — с наскоком, а вдруг — наоборот? И я сразу агрессор, Барбаросса! Кто поверит? Ты, капитан? Мыкола — не москвич! Значит — штраф! Вот я сижу и жду.
У того же оперативника не хватило терпения:
— А ты бы в милицию позвонил.
— Так он пока только это!
— Что это?
— Пусть женщины выйдут! — попросил оперативников Мыкола.
— Я же просил не перебивать его! — стал свирепеть капитан Стецкий.
Любовь Гурьевна с Лизой вышли, осталась лишь архитектор Марья Ивановна.