Андрей подобрал Кветинского в районе Храпуня. Часть, в которой служил Слава, попала в окружение и была разбита. Вместе с группой солдат Кветинский пытался выйти через линию фронта к своим, но их постигала неудача. Так он и застрял в немецком тылу.
Узнав, что новый командир — пограничник, что воевал на границе и прошел с боями до Сталинграда, Слава твердо решил держаться Андрея и ребят своих уговорил. Пришлось Славе по душе и обещание Андрея, что сидеть без дела не будут.
А настоящее боевое дело к радости Кветинского не заставило себя ждать.
Разведчики (отряд Андрея, как и полагается боевому подразделению, шел с соблюдением мер предосторожности, с выставленными впереди разведывательными дозорами) донесли, что в деревню Юрово фашисты силой сгоняют в школу молодых женщин и девушек, а завтра, второго марта, погонят их под конвоем в Олевск, а затем на каторгу в Германию.
Андрей понимал, что лучшего случая поднять у людей настроение (за месяц пути партизаны явно раскисли), дать им почувствовать свою силу — нельзя и ожидать. К тому же у него самого давно чесались руки. Видеть фашистов и упускать их живыми — это было выше всяких сил.
После небольшого совета единодушно решили: устроить засаду, не дать фашистам угнать пленниц в Германию.
Грабчак расположил партизан на небольшой поляне в трех километрах от Юрова. Эти места Андрею хорошо знакомы. Когда вышли на поляну, улыбка тронула до этого сумрачное лицо командира. И было отчего. В тридцать седьмом году здесь произошел довольно-таки курьезный случай. Проводилась операция по поиску немецкого шпиона по кличке «Ворон». Как и полагается в таких случаях, были перекрыты все дороги и тропы Границу закрыли так, что заяц и тот бы не проскочил. Поставили заслон и на поляне возле Юрова. Возглавил заслон Андрей. Восемь суток, как один день, пролежал он в укрытии. На девятые сутки заслон сняли. Оказалось, что «Ворона» схватили в первый же день, а о Грабчаке забыли, и он целую неделю пролежал напрасно.
Еще затемно партизаны заняли свои места. Андрей расположил их полукругом, с тем чтобы взять карателей в огневой мешок. Когда забрезжил рассвет, он снова обошел «позицию», проинструктировал каждого, напомнил о маскировке, а главное о том, чтобы, не дай бог! — не поранить женщин.
— Товарищи, вы знаете, что такое ювелирная работа? Так вот: сегодня мы должны быть этими самыми ювелирами. Стрелять только по фашистам. В яблочко! — говорил он бойцам.
Утро выдалось ясное, морозное. Но оттого, что наступало их первое боевое утро, партизанское крещение, люди, казалось, не замечали мороза. Их нервы были напряжены до предела. А мороз, словно чувствуя, что люди не принимают его всерьез, еще пуще лютовал, обжигал лица, пробирался через полушубки и валенки, от него коченели руки и ноги.
В половине девятого Федор Задорожный, выставленный Андреем в качестве наблюдателя, сигналом доложил: из Юрова показалась колонна. Минут через десять прибежал Вася Гончаров, дежуривший вместе с Задорожным. Вася — спортсмен, и он не умел ходить шагом — всегда бегом.
— Андрей Михайлович! Идут. Немцев и полицаев не меньше сорока. Идут впереди и сзади. Женщин около сотни.
— Чем вооружены?
— Немцы автоматами, полицаи — карабинами и пистолетами.
Вскоре Андрей и сам увидел ползущую темной змейкой по белому полю колонну. Вот до нее два километра, полтора. Вот теперь уже можно рассмотреть подробно. Возглавляют колонну немецкие автоматчики. Впереди них в легких санках не сидит, а восседает фашистский офицер, самоуверенный, надменный. Он даже не смотрит на понуро бредущих сзади пленниц. Для него это не женщины — не матери, не невесты, не сестры. Это рабочий скот.
В душе Андрея подымается волна такой острой, такой жгучей ненависти к фашистам, что он даже забывает, где находится и с гневом восклицает:
— Не бывать по вашему, фашистские сволочи!
— Что вы сказали, товарищ командир? — недоуменно спрашивает лежащий рядом в смежном окопе Вася Гончаров.
Вопрос Васи приводит Андрея в себя.
— Приготовиться, — вполголоса распоряжается он.