Я сделал выбор (Записки курсанта школы милиции)

— Здравствуй, Леша.

Подошли Вадим и Толик. Все поздравляли друг друга с Новым годом, желали счастья и успехов. «Как хорошо среди друзей, — подумал я. — Как хорошо для нас начинается этот год».

Глава шестнадцатая

Прошел январь, миновала короткая ташкентская зима. За окном накрапывает дождь, пасмурным февральским днем мы сидим в классе и готовимся к занятиям. Рядом со мной склонился и внимательно рассматривает книгу Степан. Полистав немного, он брезгливо отбросил ее в сторону.

— Еще такой ерунды не читал, — пробасил он и широко зевнул.

— Что тебя не устраивает, Степа?

— На, посмотри, — Степан протянул мне учебник, где на развороте была фотография молодого мужчины. А рядом его же фотография крупным планом, с вылезшими из орбит зрачками и широкой бороздой на шее.

— Медицина и милиция брезгливых не любят. Так что без этого нельзя.

— Да я не об этом. Меня удивляет одно: стоило ли на свете жить, чтобы так нарисоваться перед фотоаппаратом, — и он еще раз презрительно посмотрел на снимок.

— Торопишься ты, Степка, с выводами, — вмешался в разговор сидевший неподалеку Толик. — Это же маскировка под самоубийство. Не прочитал еще, а мутишь.

— А-а-а, вон в чем дело, — протянул Степан.

— Вот тебе и а-а-а, — передразнил его Толик.

Степан хотел что-то возразить, но умолк на полуслове под строгим взглядом помкомвзвода, который укоризненно посмотрел в нашу сторону.

Перелистав еще несколько страниц, я погрузился в чтение, но мысли о предстоящей встрече с Криворуком не давали покоя.

После того, как мы впервые встретились у меня дома, он стал приходить к нам каждую неделю. Мать сначала побаивалась его, старалась не оставлять нас наедине, все время копошилась в комнате, находя бесконечные дела, но потом привыкла и успокоилась. Говорили мы с Криворуком о разном. Больше говорил он, а я молчал, изредка отвечая на прямые вопросы. Видимо, у него была потребность высказаться.

— Интересно все построено у нас, — замечал он. — Смотрю и насмотреться не могу.

Увидев первоначально мой удивленный взгляд, он добродушно проговорил:

— А ты не удивляйся. Изголодался я по воле. Смотрю на все: и на людей, и на деревья, — и как будто вижу впервые.

В такие минуты я с интересом смотрел на его открытое и добродушное, светящееся радостью лицо, которое в один миг становилось совершенно иным, едва речь заходила о Семене.

— У них что-то нечисто, курсант, смылись они из Ташкента. И этот ходит пришибленный, — сказал Криворук о Семене. В этот день он ушел так и не высказав чего-то, что было у него на душе.