Видимо, девушка приготовилась к другому разговору, потому что она с недоумением взглянула на меня. Потом опустила голову.
— Значит, гоните? — неожиданно спросила она хриплым голосом. — Сгнила для вас?
— Не гоним, а просим, — спокойно ответил я, — просим.
И тут произошло то, что впоследствии не раз заставляло меня задумываться.
Длинные Люсины ресницы дрогнули, она судорожно прижала к губам платок, даже не заметив, что размазывает губную помаду.
— Что ж, — сказала она, — гоните! Я уйду. А может быть, меня на поверхности только и удерживало то, что я иногда среди людей нахожусь? Спасибо, хорошие люди! Избавлю вас, избавлю.
Вскинув рывком голову, она стремительно вышла.
Мы молчали.
— Пойду проветрюсь, — деланно беспечным тоном сказал вдруг, направляясь к двери, Паша Сергеев. — Душно у нас.
Вслед за Пашей под разными предлогами вышли в зал и другие ребята.
Что Чиженюк хотела сказать уходя? Что?
Кажется, наш с Костей авторитет в штабе за этот вечер сильно поколебался.
Когда мы уходили домой, Костя угрюмо сказал:
— Знаешь, Ракитин, я устал. Очень устал...
НИЩИЕ ДУХОМ
Электричка плавно тронулась с места, перрон поплыл назад; легко перестукиваясь с рельсами, зарокотали колеса.
На душе у меня было празднично.
Я сидел у окна и думал «ни о чем». Как это хорошо, когда можно думать без спешки, когда можно никуда не торопиться, зная, что у тебя впереди целый свободный день. Я отдыхал.
В другой половине вагона ехало много каких-то студентов, и они пели песню, от которой становилось еще приятнее отдыхать вот так, в покачивающемся вагоне электрички. В душе к чувству радости примешивалась приятная грусть.
Слова этой песни были мне знакомы: