— Кто ее купил? — спросил он.
Глаза Диди вспыхнули, как вспыхивали они всегда, когда она сердилась.
— Не смейте ее покупать для меня! — крикнула она. — И не отрицайте, что вы об этом подумали.
— Нет, я не отрицаю. Вы попали в самую точку. Но я бы не стал этого делать, не спросив раньше вас, а теперь я вижу, как вы к этому относитесь, и даже спрашивать вас не стану. Но вы так любили эту лошадь, и вам, должно быть, очень тяжело с ней расстаться. Мне очень жаль. А еще мне жаль, что вы не поедете со мной завтра. Я буду чувствовать себя совсем потерянным. Я не знаю, что с собой делать.
— Я тоже не знаю, — грустно призналась Диди, — разве что взяться за шитье.
— Но у меня же нет шиться…
В тоне Пламенного звучала капризная жалоба, но в глубине души он был в восторге от того, что она призналась в своем одиночестве. Пожалуй, стоило потерять кобылу, чтобы услышать от нее эти слова. Во всяком случае, он что-то для нее значил. Он не был ей совсем безразличен.
— Я бы хотел, чтобы вы подумали, мисс Мэзон, — мягко начал он. — И не только ради лошади, но и ради меня. Деньги тут ни при чем. Для меня купить эту лошадь значит не больше, чем для другого послать букет цветов или коробку конфет молодой леди. А я никогда не посылал вам ни цветов, ни конфет.
Он заметил, как вспыхнули ее глаза, и поспешил предупредить отказ:
— Знаете, что мы сделаем? Допустим, что я куплю лошадь, и она будет моей, а вам я буду ее давать, когда вы захотите кататься. В этом нет ничего плохого, ведь вы знаете — так постоянно делается: один берет лошадь у другого…
Снова по ее лицу он увидел, что она откажется, и быстро продолжал:
— Мужчины всегда берут женщин кататься в кабриолете. Что тут плохого? И мужчина всегда добывает лошадь и кабриолет. Допустим, я бы пригласил вас завтра кататься — и я дал бы вам верховую лошадь? Какая же здесь разница?
Она покачала головой и не захотела ответить. В то же время она посмотрела на дверь, давая этим понять, что пора прекратить неделовой разговор. Он сделал еще одну попытку:
— Знаете, мисс Мэзон, ведь у меня нет на свете ни одного друга, кроме вас. Я говорю о настоящем друге, мужчине или женщине, все равно, о человеке, с которым дружишь, понимаете? С ним вместе вам приятно быть, а без него грустно. Хегэн самый близкий человек, но и он за миллион миль от меня. Вне конторы у нас нет ничего общего. У него большая библиотека, он помешан на какой-то культуре и все свободное время читает по-французски и по-немецки или на других иностранных языках, а то пишет пьесы и стихи. Я ни с кем не чувствую себя по-товарищески, только с вами, а вы сами знаете, как редко мы встречались — раз в неделю, по воскресеньям, и то только, когда нет дождя. Я вроде как бы в зависимости от вас. Вы стали для меня… как бы сказать…
— Привычкой, — подсказала она с улыбкой.
— Вроде этого. Эта лошадь и вы верхом на ней — появляетесь на дороге под деревьями или в солнечных лучах… да ведь если вас обеих не будет — вас и вашей лошади — чего мне ждать всю неделю? Если бы вы только разрешили мне купить ее…
— Нет, нет, говорю вам, нет! — Диди нетерпеливо поднялась, но на глазах у нее выступили слезы при воспоминании о своей любимице. — Пожалуйста, не напоминайте мне больше о ней. Вы ошибаетесь, если думаете, что мне легко было с ней расстаться. Но больше я ее не увижу и хочу о ней позабыть.
Пламенный ничего не ответил, и дверь за ней закрылась.
Спустя полчаса он совещался с Джонсом, бывшим служителем при лифте и непримиримым пролетарием, которого он несколько лет назад снабдил деньгами на год, чтобы тот занялся литературой. В результате плод этой работы, роман, постигла неудача. Редакторы и издатели от него отказались, и Пламенный дал место разочарованному автору в своем маленьком секретном штабе, который ему пришлось для себя учредить. Джонс, со времени своего испытания с железнодорожным тарифом на дрова и уголь, делал вид, что ничто не может его удивить, и сейчас не проявил ни малейших признаков удивления, когда ему поручено было разыскать покупателя некой гнедой кобылы.
— Сколько мне за нее давать? — спросил он.