«Вот как! — подумал Алексей. — А что же вас в таком случае тревожит?» — и пожалел, что так скоро окончилась эта беседа...
Нельзя умолчать, говоря о работниках роддома, и о Татьяне Николаевне Гарковской. Она — врач, председатель месткома, член партии. Полная, краснощекая, пышущая здоровьем, она вошла в кабинет стремительно и прямо спросила:
— Вы Русов? — Без приглашения присела к столу. — Ну что ж, допрашивайте.
Быстрым движением руки поправила взлохмаченную копну рыжеватых волос и устремила на Алексея большущие серые глаза с лукавой усмешкой.
Беседа с нею протекала непринужденно, Алексей просил ее охарактеризовать то одну, то другую сотрудницу роддома. Она делала это охотно, обрисовывая кратко и метко, с комическими деталями. На вопрос, почему Лещеву называли колдуньей, Гарковская вдруг рассмеялась:
— Какая она колдунья! Это бабы болтают! Если муж, к примеру, изменит, то, пожалуйста, к Анне Ивановне. Она подует, поплюет — и готово: муж до гроба будет верен.
— А с кем она была в близких отношениях?
— С кем?.. Сперва с Антониной Сергеевной. Запрутся, бывало, в кабинете и о чем-то шушукаются. И что у них за разговоры были? А потом она все больше с Малининой. Вера-то простенькая, разинет рот и слушает.
О взаимоотношениях главного врача с Лещевой Алексей слышит впервые. Какие общие интересы связывали интеллигентную Антонину Сергеевну с ее малограмотной подчиненной?
Русов не видел Лещеву, нет у него и фотографии, но, по рассказам опрошенных, он хорошо представляет ее внешность: высокая, статная, сорока трех лет, со скуластым лицом и большими черными глазами, с решительными движениями. О характере ее говорили разное: одни — властный, другие — мягкий, голос у Лещевой то твердый, то задушевный и вкрадчивый. Не исключено, конечно, что такая могла найти слабинку в душе одинокой женщины, хоть и главного врача. Может быть, об этом и не хотела сказать Антонина Сергеевна?
На исходе был третий день, а дело не подвигалось. Никто не знал, куда уехала Малинина. Пора докладывать начальнику. Но что? Никакого конкретного плана в голове у Русова не созрело. Единственно, что он считал разумным, это начать поиски не с конца, как поступил Степан Романович, а с начала, с момента отъезда. Но на многочисленные расспросы товарищей Алексей отвечал преувеличенно бодро:
— Нет таких тайн, в которые невозможно проникнуть, и нет таких преступлений, которые нельзя раскрыть.
Это была ирония над собственным бессилием.
И вот он в кабинете начальника. Русов сидит у приставного столика, а подполковник Миленький на своем обычном месте. Он молча читает материалы, делая какие-то пометки карандашом. Потом поднимается, выходит из-за стола и начинает ходить от окна к двери. Коротконогий, грузный, он кажется неуклюжим, но поворачивается проворно, как по команде, поскрипывает хромовыми сапогами. Солнце из высокого окна падает на его крепкую фигуру, поблескивает золотом пуговиц и серебром погон.
«Ведь наверняка придумает что-нибудь!» — наблюдая за его движениями, думает Алексей.
Хорошо, что поблизости есть опытный начальник!
— Лещева без роду, без племени. Ищи мужа, — проговорил Миленький и остановился посредине кабинета, вопросительно глядя на Русова.
Алексей недоуменно вскинул брови. Что угодно, но такого решения не ждал. Никаких ведь сведений не было о муже.
— А ты прикинь, — продолжал подполковник, — возраст ее... связи... Ищи. Должен быть.
На первый взгляд подобное пророчество казалось необоснованным. Но подполковник Миленький умен, зря не скажет, и Алексей задумался.