Подвиг продолжается

— Я спала прямо на вокзале, на скамейках, а они не знаю где. У Николая где-то там знакомые есть, мне адрес не говорили.

Ответы продуманные, не придерешься. Пойди проверь, если не веришь!

С каждым ответом Алексей чувствовал, как почва начинает уползать из-под ног.

— А почему у вас оказались вещи Малининой?

— Какие вещи?

— Вопросы задаю я. Попрошу отвечать.

— Не выйдет, липу не пришьете. Вещей Малининой у меня нет.

— Хорошо. Так и запишем, — и Алексей выкладывает на стол часы, найденные в Богдановке.

— Ах, эти! — восклицает Лещева. — Вы у Петра Шорца были? Понятно. Когда я ехала к нему, то вспомнила, что не купила никакого подарка. Мне Верка и продала их.

— Зачем вам понадобилось покупать старые, когда в Москве в любом магазине есть новые?

— А я подумала: «Ничего, Петру и старые сойдут». Все равно он их не взял. Пришлось задарма отдать какому-то мужичишке.

— Больше вы ничего у Малининой не покупали?

— Нет, конечно. На черта мне старье?

— А это? — и Алексей показал голубое платье.

— Это мое. Честное слово, мое.

— Его опознала мать Малининой.

— Ну и что? Подумаешь! Когда-то оно было Веркино, а перед отъездом из Сыртагорска мы поменялись на память. Я ей отдала коричневое, оно мне тесным стало, а она мне это. Оно тоже тесное, и я продала. Муж-то выгнал меня, не помог, и я осталась без денег, без крова, пришлось продать.

Алексей смотрит на Лещеву с горькой иронией, чуть прищурив глаз. Она же ведь бессовестно лжет! Но как доказать это?

Сейчас бы что-нибудь такое, неопровержимое, от чего бы она поежилась и перестала нести околесицу. Но у Алексея, в сущности, нет больше улик.

Свидетельство об окончании фельдшерско-акушерской школы... Однако какой от него прок? Кому оно принадлежало? Во всяком случае, голову Лещева не опустит, если его показать.