Глыба закашлялся и умолк.
— О чем думаешь, Иван? — спросил Шорохов.
— Да чудится мне, Андрей Ильич, что в Светлую бухту мы попасть можем. А там, по разговорам, партизаны имеются. Как бы не полоснули из пулемета.
— А чего нам партизан бояться, Иван? — глядя на компас, проговорил Андрей Ильич. — Мы, Глыба, люди русские...
— Оно-то русские, да вроде как не совсем. Не на русской шхуне плаваем. С душком наша посудина, Андрей Ильич. А партизаны, сдается мне, недолюбливают такой душок.
Он докурил цигарку и, выждав, пока схлынула с палубы волна, вышел из рубки.
Оставшись один, Шорохов взглянул на часы. По его расчетам до бухты Светлой оставалось не больше семи-восьми миль. При таком ходе шхуна должна была подойти к ней примерно через час: при свете молний с левого борта судна уже можно было различить темнеющий обрывистый берег.
Шкипер приоткрыл дверь рубки.
— Аджаров, ко мне! — позвал он.
Мокрый с головы до ног, Саша быстро вошел в рубку.
— Скоро бухта Светлая, — сказал Шорохов. — Вот фонарик. Когда Глыба и Араки начнут убирать фок, ты дашь на берег сигнал. Не забудь: три коротких, один продолжительный.
Глыба, стоявший у фок-мачты, крикнул:
— Слева по борту берег!
— Убрать фок! — сразу же послышался голос шкипера. Стоя у борта, Саша из-под мокрого пиджака подавал на берег сигналы: три коротких, один продолжительный, три коротких, один продолжительный. Берег не отвечал.
— Никого, дядя Андрей.
— Вижу, — ответил шкипер. — Придется вам с Юркой отливать из шлюпки воду и...
— А Глыба? — спросил Саша. — Что сказать Ивану?
— Глыба? Я сам ему скажу.
Здесь, рядом с бухтой Светлой, зыбь была не такой крутой, хотя ветер по-прежнему рвал снасти и свистел в вантах. Шхуну так же бросало с волны на волну, но она уже не зарывалась носом в воду, и по палубе не разгуливали валы, как в открытом море.
Все паруса были убраны, однако судно медленно относило к берегу. Чтобы не сесть на мель, шкипер распорядился бросить якорь.