Мальчишка отнял от лица руки.
— Лень, ты чего?.. Слышишь, Лень? Я вот рубашку твою, принес...
Витька примостился рядом, плечо у него теплое, почти горячее.
Ленька молчал.
— Не надо, Лень, — сказал Витька. — Может, люди просто болтают. Злые стали люди, Ленька. И я злой стал. От всего злой. От немцев, от голода... И еще от того, что Петра теперь почти каждый день припадки бьют. Жалко мне Петра, понимаешь? Таких брательников на всем свете больше не найдешь...
Ленька хотел сказать: «А мой Иван?» Но промолчал. «Другой раз скажу», — подумал он.
После той страшной штормовой ночи в море, когда Фриц Люмке молил бога о своем спасении, прошло немало времени, но ефрейтора не покидала мысль: любыми путями добиться перевода на берег, чтобы навсегда покончить и с морем, и с судном. Каждый раз, когда Люмке ступал на палубу шхуны, он взглядом, полным страха, окидывал горизонт и, если видел там тучи, спрашивал у шкипера или у Глыбы:
— Бурь?
Иван никогда не пропускал случая поиздеваться над Фрицем. Он долго смотрел на небо, переводил взгляд на море и коротко отвечал:
— Бурь. Как пить дать.
Люмке бледнел; заискивающе, будто просил Ивана сжалиться над ним, продолжал спрашивать:
— Бурь маленький? Качать немножко?
Глыба сокрушенно разводил руками:
— Может, восемь, может, девять баллов. Шторм, господин немец...
Если прогноз Ивана оправдывался и шхуна попадала в шторм, Люмке, зеленый, как морские водоросли, сутками лежал в кубрике и снова клялся страшными клятвами сразу же, сойдя на берег, просить Штиммера избавить его от дальнейших пыток. «В пехоту, на передовую, куда угодно, только не в море, — думал Люмке, со страхом прислушиваясь к бешеному вою ветра и скрипу мачт. — Там земля под ногами, от пуль можно спрятаться в окопах, в любой яме, а здесь... Мой бог, спаси меня на этот раз, и я...»
Кончался рейс, Люмке, чуть живой, добирался к себе на квартиру, день и ночь лежал без движения, потом шел к Штиммеру. «К черту все!» — мысленно повторял злополучный моряк. — «К черту рыбу, к черту Штиммера, к черту весь этот бизнес. В море больше ни шагу!»
Штиммер словно умел читать чужие мысли. Он здоровался с Люмке за руку, всматриваясь в его осунувшееся лицо, и предлагал:
— Садись, Фриц. Рюмку коньяку?
Люмке отрицательно качал головой: