Врач присела на кровать подле Кузнецова, отвернула обшлаг гимнастерки на левой руке, чтобы видеть циферблат часов, и взяла раненого за руку.
— Пульс хороший, — заключила хирург. — А как самочувствие? Говорите правду.
— Тоже хорошее.
— Свое решение не изменили?
— Не изменил и не думаю.
— Тогда будем делать операцию. Только скажите, каково ваше желание: усыпляться или нет?
— Без всяких усыплений.
— Уговоримся так: на врачей потом не обижаться.
Операция длилась более часа. Кузнецов чувствовал дьявольскую боль, но обязательство — вести себя, как положено, — нарушать нельзя. И он терпел, закусив губы, обливаясь потом.
Врач-хирург не появлялась в палате больше двух суток. По временам лишь подходила усталая сестра, измерив температуру, прослушивала пульс и назойливо спрашивала:
— Как самочувствие?
— Хорошее, — отвечал больной и тут же пытался узнать, что нового на фронте.
На третьи, сутки пришла хирург, мягко улыбаясь, осторожно спросила:
— Как ваша рана, молодой человек?
— А откуда мне знать? — сердито бросил Кузнецов. — Ее не смотрел ни один человек.
— Этого и не требовалось. Всему свое время...
Стянув одеяло с больной ноги, врач предложила:
— Попробуйте пошевелить пальцами.
«А вдруг не получится?» — быстро мелькнула мысль у летчика. И уже вслух он спросил:
— А рану я не разбережу?