Хотя боцман и славился своей провансальской выдержкой, но вид стоявшего перед ним в одной набедренной повязке индуса, с которого ручьями стекала вода, ошарашил его. Тот же слепо хлопал глазами, как попавшая на солнце сова.
Бродяга Мариус, немало повидавший за двадцать пять лет своей службы и на море, и на суше, мог с любым поговорить, на каком бы языке тот ни изъяснялся.
— Откуда, сорт тебя подери, ты взялся? — спросил он на невообразимом, но вполне понятном английском.
Индус молча ткнул своим сухим и черным как смоль пальцем в сторону реки.
— Нисего себе, прогулоску соверсил! — молвил Мариус. — Кто же ты?
— Искренний и преданный друг…
— А, из тех, кого сють не слопали кокодрилы?
— Да.
— И сто тебе нузно?
— Как можно быстрее поговорить с женой сахиба… капитана Бессребреника…
— Но, приятель, сейсас не осень подходясее для визитов время.
— Пойми, я не явился бы сюда, рискуя погибнуть в пасти гавиала или от английской пули, не будь в том особой необходимости.
— Я не против… Но мадам, возможно, спит… Придется разбудить горнисную, пусть узнает.
— Жена сахиба не спит. Сердце ее разрывается от горя. Она оплакивает того, кого любит… Пойдем же! Мои слова утешат ее… Пошли! — решительно заявил индус.
Провансалец погасил свет и в сопровождении индуса бесшумно направился к корме, где размещалась хозяйская каюта. Так как выставить караул у жилых помещений судна англичане все же постеснялись, их никто не заметил.
Подойдя к каюте миссис Клавдии, боцман тихо спросил по-французски:
— Мадам, вы меня слысите? Это я, Мариус.
— Да, друг мой, что случилось?
— Здесь один индус… Из тех, кого мы тогда спасли… Он хочет сообщить о капитане.
Молодая женщина радостно воскликнула: