— Товарищ лейтенант! К вам пришли.
Порог несмело переступила старушка лет шестидесяти. Она поправила на голове выгоревший на солнце клетчатый платок и поздоровалась с нами.
— К тебе я, сынок. Не откажи, — обратилась она к Колоскову.
— Слушаю, мамаша. Садитесь, — не очень приветливо указал на стул Колосков.
— Спасибо, сынок.
Старушка села и посмотрела на лейтенанта добрыми выцветшими глазами.
— Из поселка я. Коровку имею. Сено-то мне колхоз помог накосить, а теперича перевезти надо. Дай, сынок, подводу.
— Подводу? — удивленно переспросил Колосков. — Может быть, ты заблудилась, мамаша? Тут застава.
— Понимаю, застава. Павел Фомич мне посоветовал, бригадир наш. Сходи, говорит, Климовна, там не откажут.
— Мудрый у вас бригадир, — усмехнулся Колосков, с любопытством разглядывая старушку. — Сам-то почему не перевезет?
— Подводы все в разгоне. На ферме работают.
— Вот-вот. И у нас, бабушка, в разгоне. Граница, служба. Никак не могу.
Старушка встала:
— Так чего ж ты меня на стуло сажал? Что я тебе, больная какая? А теперича «не могу».
Она опять поправила платок и, еще раз неодобрительно посмотрев на Колоскова, не попрощавшись, вышла за дверь.
— Идут, как в горсобес, — словно оправдываясь, проговорил Колосков, проводив ее взглядом, и вдруг его глаза загорелись живым огоньком: — Вы хорошо рассмотрели ее лицо? Это же вылитая Арина Родионовна, няня Пушкина. У нее такой умиротворенный мудрый взгляд. Ни хитрости, ни лукавства. Только тихая, ясная мудрость. Я бы взялся ее рисовать.
— И вы не захотели помочь ей?
— Поймите, застава…
В комнату быстро вошел Нагорный.
— Товарищ Колосков!