— Успокойтесь. Я понимаю неожиданность для вас приказа, но надо было всем показать, что вы уезжаете со мной. Наш отъезд вынужденный и, надеюсь, будет недолгим. Поле сражения остается в России. А солдаты должны быть на поле боя, а не там… С вами остаются есаул Перекотий и подпоручик Бурсо. Вам надлежит пробраться на Кубань, в Екатеринодар, и связаться с полковником Феськовым. Фамилию свою вам надобно сменить, так как вас знают как моего адъютанта. Вот вам документы на имя Зимина, инвалида, освобожденного от службы в армии.
Генерал протянул бумажку подполковнику, которому все еще не верилось, что его оставляют на произвол судьбы. Атаманша, правда, снабдила его адресами своих подруг в Екатеринодаре.
— Полковник Феськов, — продолжал Букретов, — передаст вам сведения, которые вы должны будете доставить мне в Константинополь. Полковника вы хорошо знаете, следовательно, не требуются рекомендательные письма и пароль. Он осведомлен о моем поручении и позаботится об отправке вас, только не через Крым и не через господ из рады, а прямо за границу, когда сочтет это необходимым.
И Мацков остался. В Крым даже годом раньше он ни за что бы не поехал, хотя тогда на полуострове рада чувствовала себя в безопасности, время убивала в беспрерывных заседаниях, обсуждая вопросы вторжения на Кубань и выискивая для этого союзников.
И вдруг поздним ноябрьским вечером 1920 года, когда члены рады за чаем продолжали разговор о создании Кубанского фронта, к ним ворвался полковник Лебедев и объявил тревожным голосом:
— Господа, собирайтесь! Перекоп пал…
— Куда? Каким образом? — растерянно спросил председатель рады Фендриков.
Лебедева передернуло, и он только показал рукой в окно, выходившее на улицу.
Там уже поднялась суматоха. Все, кто собирался бежать из Крыма, потянулись с узлами и чемоданами к морскому порту, где стояли на рейде французские и английские суда.
Французы подбирали остатки разбитого казачьего войска, членов рады, атаманов и всякого рода чиновников и свозили их на безлюдный, усеянный серыми камнями остров Лемнос в Эгейском море. Размещали там русскую эмиграцию в ноябрьскую стужу в палатках, насквозь продуваемых чужими ветрами.
Остров превращался в громадный лагерь, в котором верховодили все те же генералы и офицеры, надеявшиеся получать от французов жалованье по ранее занимаемым должностям. Союзники любезно советовали эмиграции сначала осмотреться, прийти в себя после таких потрясений, а потом снова собираться на Кубань… О жалованье разговоров не было.
Генерал Фостиков не мог ослушаться своих новых хозяев и сразу же энергично принялся формировать полки и батареи, назначал командиров, муштровал казаков. А теми, кто высказывал недовольство тяжелыми условиями, впадал в отчаяние, проявлял вольнодумство либо стремился удрать с острова, занялись контрразведка Лебедева и военно-полевой суд под председательством Косякина. И французы уже принуждали эмиграцию отработать тот голодный паек, на котором они ее держали.
…На Черноморское побережье Кавказа потянулись первые лазутчики, посланные из Константинополя и с Лемноса на Кубань.
20 мая 1920 года в кубанской областной газете «Красное знамя» появилось объявление:
«Кубано-Черноморская областная чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией, саботажем и преступлениями по должности доводит до всеобщего сведения граждан, что все… заявления необходимо направлять в Кубчека непременно за своей личной подписью, с указанием имени, отчества, фамилии, места жительства и места службы подателя. В противном случае все анонимные письма без подписи разбираться не будут».
Рабочий завода «Саломас» Матвей Чучмарь, боец 1-й Конной армии, недавно вернувшийся домой по ранению, прочитав это объявление, после недолгих размышлений написал заявление. Давно не приходилось ему садиться за стол и старательно выводить буквы непослушным карандашом, но тут случай был особый, и пришлось покорпеть над бумагой.
«…В нашем дворе, — писал он, — объявился новый жилец, по имени Яков, фамилию не знаю, не из казаков, скорее иногородний. Квартировал у Кондрата Нечеса, конторщика из пожарной команды.
Нечес говорит, что Яков его племяш, а по-моему, брешет. Кондрата я знаю давно, приходилось видеть и его брата Афанаса и сестру Дарью, живут они в станице Угодной, но о таковом Якове ни разу не слыхал. У них есть родня в Петрограде. Може, и племяш оттудова прибежал».
Далее в заявлении указывалось, что на руках у Якова имеется удостоверение особой комиссии по вопросам военнопленных и перебежчиков из белой армии, которое он показывал только Кондрату. И хотя такие комиссии существовали, этот момент больше всего и насторожил Чучмаря. В удостоверении было записано, что предъявителю Пуханову Якову Захаровичу после опроса его комиссией присваиваются все права гражданина РСФСР.
Все это вызвало у заявителя подозрения, о чем он за своей подписью и сообщал в Кубчероблотдел ГПУ.
ebooksa