Драйверы

Метью Рикс в назначенное время вывел свой ракетоносец в точку пуска, и несмотря на шторм на поверхности, две стальные «птички», каждая из которых в носовой части несла почти по тонне самого лучшего в мире химического взрывчатого вещества «Октол», вылетели из-под воды, расправили титановые крылья и устремились к далекой цели.

Через сорок семь минут тридцать три секунды после выхода «Томагавков» из пусковых шахт атомохода, в пустынном нагорье Тибести — Республика Чад, раздался грохот страшного взрыва. Содрогнулись горы, и на пологом склоне одной из них в темноте африканской ночи взметнулся оранжевый шар пламени. Взрыв разнес обломки горных пород на тысячи метров от эпицентра. Место было настолько необитамым, что поблизости не оказалось свидетелей, людей, которые могли бы сообщить кому-либо о том, что произошло. Точнее — люди здесь были, но… До того момента, когда две тонны взрывчатки «Октол», доставленные «Томагавками» на сверхнизких высотах со скоростью в две тысячи километров в час, за тысячные доли секунды перешли из твердого состояния в газообразное. До взрыва.

До взрыва двух «Томагавков» в подземной лаборатории на глубине двух с половиной метров от поверхности, под перекрытием из армированного железобетона, работали тридцать восемь человек: рабочих, техников, инженеров, охранников. Все они мгновенно погибли…

Р. S

«Мне хорошо в моем болоте, тепло и сыро…»

М. Горький

Почти два с половиной месяца — декабрь, январь и половину февраля — я лечил свои раны и травмы. Вроде бы вылечил. Не болят уже ноги-руки, ребра, слава Богу, срослись и могу кашлять и смеяться без страха, что от боли потеряю сознание. Дышу полной грудью. Морда лица тоже выровнялась и пришла к норме — на человека стал похож. Еще вот смелости наберусь — глядишь, и за город выползу. А что, запросто — на электричку, и через полчаса — на природе: сосны, елочки, свежий воздух. Снега — навалом, подышу кислородом, может, и по лыжне поелозю. А то со своими травмами-болячками я совсем от спорта, да и вообще от жизни отбился, обрюзг, забурел. Эх, где мои шестнадцать лет?..

Был бы жив Ахмет, я и его бы на лыжах поучил кататься. Хороший был парнишка, душевный. И что я на него злился и как дурак цеплялся, когда он меня дядей называл? Ну, дядя и дядя — не тетя же…

Гена сказал, что похоронили маленького таджика на Южном кладбище. Никаких мусульманских обычаев не соблюдали, просто опустили деревянный гроб в холодную яму и засыпали нашей питерской землей. Какой-то каменный обелиск небольшой установили с надписью — «погиб при исполнении». Дали несколько очередей в воздух из табельных «стечкиных», хлопнули по стакану водки и разъехались.

А нас с Борькой на похоронах не было. Не позвал почему-то полковник. Но живописал все подробно: и о салюте, и о стакане водки… Где-то через месяц собрались у меня на кухне: прямо уже традиция какая-то — после очередной заморочки собираться. На сей раз мальчишник у нас был грустный: поминки — не поминки, а так — неизвестно что. Юре Зальцману о причине нашего сборища ничего конкретного не сообщали — так, намекнули в общих словах… Разлили зелье по стаканам и сказали Юре, чтобы не чокался — поминки, мол, по хорошему человеку.

Ну, собрались, посидели… Сначала, как водится — взгрустнули немного, потом выпили по чуть-чуть, разговорились и даже как бы оживились. Помянули, в общем, маленького таджика.

Гена рассказывал мне после всей этой бодяги, что Ахмет при совдепах служил в спецподразделении погранвойск по охране ядерных объектов. Тогда атомные станции, и вообще все ядерные объекты, погранцы охраняли. Ахмет был капитаном, начальником какого-то там отдела охраны обогатительной фабрики в Навои — той, что у хлопкоробов Узбекистана. При коммуняках там не только хлопок выращивали. Он и сам был, оказывается, наполовину узбек, а не чистокровный таджик. Вообще-то, узбеки с таджиками там, на юге, здорово перетасованы. Но в прежние времена как-то обходились без стрельбы, не то, что сейчас. А еще раньше Ахмет в Афгане в составе «ограниченного контингента» помогал «дружественному» афганскому народу. Ну, а еще раньше — действительно в Консерватории учился, но — Родина-мать куда-то позвала, а потом послала…

Офицер-пограничник, потом — сотрудник азиатского филиала бюро «Интерпола» — и такая глупая смерть. И почему хорошие парни гибнут, а всякое дерьмо зеленое плывет себе по жизни и плывет? И только рожи и кошельки у них набухают?

На том и закончилась наша с Борькой неожиданная «халтурка». В общем, съездили в Мурманск. Туда — и обратно. За трое суток управились.

Сейчас вот сижу на кухне своей, в окошко смотрю, вспоминаю, размышляю и мечтаю о природе и лыжах. Живой, слава Богу. На часах половина десятого утра. Лидуська на работу в детский сад ушла — она у нас пока единственная кормилица и добытчица. А я — как всегда, не у дел. И плевать, по большому счету. В конце концов что-нибудь да будет, придумаю.

Может, брачную контору открыть? А что — идея неплохая. И главное — тема вечная. Заодно и Рите Мицкевич, бывшей приемщице из бывшего проката, место рабочее создам. Не век же ей в ларьке колбасой торговать. Надо подумать над этим. Или — чем черт не шутит — по геологии, глядишь, какое-нибудь дельце подвернется. Старые связи-то, слава Богу, остались еще.

Мысли в голове у меня спокойные и тихие, даже какие-то томные. Вот так бы сидел и сидел на своей кухоньке… Ничего не хотелось, ничего не желалось, кроме как — на лыжах покататься. Но не с горок, а по ровному месту и не спеша, без выкрутасов.

Правда, по ночам иногда я всем телом резко вздрагиваю и, Лидуся говорит, кричу. Я-то не слышу, сплю. Но иногда, во сне, я опять лечу на «КамАЗе» по пустынной дороге.

Быстрее, быстрее, еще быстрее… Потом — удар, вспышка…

* * *

Телефон заверещал, как всегда, неожиданно. Кто бы это мог?

— Витек, алло, это ты?