Драйверы

— Понимаешь, Мага, — сказал Иса, — Эдик, хоть и армянин, все же — наш человек. Он с нами много лет делится долей, и надо ему оказать помощь. У него сейчас очень сложное положение, он людям денег должен, а тут еще это. Ты или найди водку и накажи виновных, или… сделай так, чтобы другие люди, которые нам, как Эдик, платят, не думали о нас плохо. Не надо, чтобы нас люди уважать перестали. Чтобы никто не говорил, что ребята Исы деньги просто так берут. Понимаешь?

Мага понимал. Он понимал, что проще всего в этой ситуации — тихо слить самого Эдика. Устранить причину. Но если, не приведи Аллах, хоть кто-нибудь что-то пронюхает, разговоры пойдут. Тогда нигде не спрячешься, Иса где хочешь найдет. Да и не только Иса. Нет, это — не вариант. Был еще один путь — дать армянину денег. Своих денег. Сделать вид, что водку нашли. Откупиться.

Но и это для Маги тоже было неприемлемо — бесчестье и позор. После этого он бы сам себя перестал уважать. Значит, опять придется людей с Литейного подключать, опять денег за информацию давать надо. Много.

Эх, если бы можно было эти деньги армянину просто отдать — он бы сразу успокоился. И никакой головной боли. Но — нельзя… Получится и для Маги — нехорошо, и для дела — плохо.

Оставалось одно — найти тех, кто «Зубровку» у Эдика отнял, и выяснить, где она сейчас может быть. Получить информацию из первых рук, так сказать. Ну, а потом — наказать виновных, кто бы они ни были: хоть свои, хоть чужие.

Так наказать, чтобы другим неповадно было, со сдиранием шкуры, с выкалыванием глаз… И все заснять на пленку.

* * *

Ехидно улыбался Борька совершенно напрасно — голос у Ахмета был… даже не хороший — отличный голос! Сильный, поставленный. Профессиональный голос. Тенор, или баритон какой-нибудь. Не знаю. Я в этих вещах почти ничего не понимаю. Мой уровень — ниже среднего, по принципу: нравится — не нравится. Да я Нани Брегвадзе от Вахтанга Кикабидзе с трудом отличаю! Во всяком случае, пение Ахмета мне очень понравилось. Борьке — тоже. У меня сразу всякая сонливость прошла — такой концерт!

Таджик вначале действительно стал петь тихонько, но было видно, что сдерживается, не дает воли своему голосу.

— Эй, Ахмет, я не сплю, дорогой, так что можешь петь на всю катушку, — подбодрил я его из спальника. — Давай, не стесняйся, прибавь децибел.

Он прибавил.

Тут вообще началось… Минут сорок он выдавал свои трели-рулады.

Конечно, акустика в кабине — не очень, чтобы очень — не Большой театр и не Капелла. Но это не сильно волновало нашего маленького узкоглазого певца. И ровный гул «камазовского» дизеля его нисколько не смущал — Ахмет перекрывал его без напряжения. Господи, чего он только не пел! И старые советские песни пел, и пару романсов, и что-то свое азиатское очень душевно изобразил. А под конец и вообще — арию из какой-то оперы выдал. Потом раскланялся и заулыбался… Настоящий артист! Мы с Борькой ему от души похлопали.

После Ахмета Борька уже почему-то петь не захотел — постеснялся впечатление у слушателей портить. Хотя на мой взгляд — как раз и надо было ему что-нибудь сгундосить. Для контраста. Чтобы в другой раз не вякать.

— Ну, ты даешь! — сказал Борька. — И нафига тебе эта паршивая водка далась, если ты так петь умеешь? Да тебя с твоим голосищем в любой театр возьмут.

— В петербургские театры только с Консерваторией берут. Даже в хор. А я всего лишь музыкальное училище закончил, по классу вокала. А из Консерватории с третьего курса пришлось уйти, — сказал Ахмет и опять замолчал.

Такие дела…

— А этот бородатый ваш, — спросил Борька, — тоже певец?

— Хайрулла? Нет, он — учитель. Он был директором школы. Звание имел почетное: «Народный учитель СССР». Очень большая школа — на пять тысяч учеников. У нас ведь в семьях детей много — по двенадцать, пятнадцать… У него в школе учителей одних почти сто человек… было.

— Час от часу не легче, — сказал Борька.

— То-то я смотрю — напоминает он мне кого-то. Директор… Педагог, значит. Макаренко. Ушинский. Ну, ну… — встрял я из спальника, — Особенно, когда трубку с анашой закурит. Вот так вот смотришь — и ничего, а приглядишься — ну, вылитый Песталоцци.