— Аалык!
Костер зашумел, в клыках огня хрустнули сучья саксаула.
Склонив головы, иомуды прислушивались к призывам, летящим с разных сторон. Голоса тревоги перекликались, звали… Они то стихали и пропадали, то опять возникали. Верблюды перестали жевать и настороженно вытянули шеи. Чудилось, будто верблюжья голова далекой сопки поворачивается, ухом луны прислушивается ночь:
— Па-ав-лик! Па-ав-ли-и-ик!..
И хотя костер пылал, но зябко стало людям у огня от этого крика.
Не один, не два, не десять километров до больницы, а этот призыв услышала во сне Наташа. И, сама не зная почему, откликаясь на голос тревоги, встрепенулась среди ночи, будто кто-то искал и звал ее ребенка. Зажгла ночник, посмотрела: Юлька спит. Встала, укрыла ее простынкой, накинула на плечи халат и вышла в коридор. В дежурной комнате горел свет, и Наташа осторожно заглянула туда. Печально напевая, Гюльчара довязывала носок.
Перед ней на столике лежала фотография: со снимка глядели на Гюльчару четыре сына и муж. Крепкие, сильные… Да, лежат дома в сундуке пять похоронок, но когда она глядит на домбру мужа, на вещи сыновей, на связанные ею шерстяные носки, когда выходит вечером на дорогу, ей кажется: вот-вот увидит их, вот-вот услышит их шаги… Иногда кажется — сто лет их не видела. Иногда — вчера простилась. Вспомнила как, обняв их, сказала на прощание:
— Возвращайтесь!
— Вернемся!
А они никогда не обманывали…
— И я не могу уснуть, вспомнила грустную песню… муж ее на домбре играл, — не поднимая головы, догадываясь по шагам, что это Наташа, сказала, вздохнув, Гюльчара. — Не могу. Неспокойно на сердце. Как будто несчастье — на пороге, а ведь Павлик далеко? Далеко! А душа болит, будто он вот здесь. — Она спицей показала на сердце. — Нет отца — дитя плачет день, нет матери — плачет тысячу дней, — неожиданно добавила Гюльчара и шепотом начала считать петли, сбилась, остановилась. — А то думаю: птица не родится без клюва, дитя — без своей доли… Нет, нехорошо на сердце…
Наташа зябко запахнула халат, присела:
— Скорей бы утро…
Она вернулась в комнату, легла… Заснуть до рассвета так и не смогла, все время мыслями возвращалась к Павлику. К Павлику и Атахану…
XVIII
Рубчатые шины грузовика с ходу врылись в песок и остановились. Шофер, серый от усталости, не снимая рук с баранки, поглядел на людей.
Голова шофера легла на руки. Заснул сразу.
Строители откинули борт огромного грузовика, начали сгружать материалы, гремели. А шофер спал.
Один из рабочих протянул к нему руку, но Федор Николаевич остановил:
— Не трожь! Пусть прихватит маленько, потом перекусит.
ebooksa