Чужая дуэль

На следующее утро после душа я долго крутился возле громадного, выше моего роста зеркала. Придирчиво рассмотрев себя с ног до головы, с немалым удивлением не обнаружил даже малейшего намека последствия избиения.

На очередную встречу с Богданом я шел со смешанным чувством. С одной стороны новые возможности организма сулили головокружительную перспективу, с другой — откровенно пугали. Если так пойдет дальше, кто может гарантировать, что, в конце концов, я незаметно для себя вообще лишусь человеческой сущности.

Масла в огонь сомнений подлило странное происшествие. На подходе к кабинету руководителя базы в обычно пустынном коридоре мне навстречу попался стандартно бесстрастный великан, бесшумно шагающий по пружинистому пластику пола. Но еще до того, как он появился из-за угла, под костями черепа ни с того ни сего побежали сотни ледяных паучков, неприятно щекочущих мозг когтистыми лапками.

Непроизвольно обхватив голову ладонями, я напрягся и неожиданно сообразил, как избавится от напасти. Поднатужившись до хруста в судорожно стиснутых зубах и привкуса крови во рту, невероятным усилием воли, на бесконечно долгую секунду превратив всю свою кожу в зеркально бликующий металл, все же сумел отбить непрошенное вторжение. Успевший поравняться со мной гигант вдруг побледнел, споткнулся на ровном месте и затравленно зыркнув, откровенно бросился наутек.

Чем-то озабоченный Богдан напряженно работал с замысловатым компьютерным терминалом и только молча кивнул, указав пальцем на кресло перед журнальным столиком под непонятно откуда взявшейся легкомысленной пальмой на волосатой ноге. С окончательно испортившимся настроением я плюхнулся на печально скрипнувшую кожу и, закурив, погрузился в невеселые раздумья.

— О чем задумался, детина? — вернул меня в реальность, заставив вздрогнуть от неожиданности, тяжелый бас.

Аккуратно пристроив на краю пепельницы погасшую сигару, я неожиданно для себя на одном дыхании вывалил все терзающие душу сомнения, включая эпизод, произошедший буквально перед входом в кабинет.

Опустившийся в соседнее кресло Богдан внимательно, не перебивая, выслушал меня, а когда я выдохся, гулко захохотал. Отсмеявшись и утерев выступившие слезы, он также внезапно, как развеселился, посерьезнел.

— Какой же ты малохольный, однако, — пробурчал он то ли с осуждением, то ли с сожалением, — прямо барышня-гимназистка какая-то. Ну, сунулся сдуру один недоумок в твою башку, можно подумать в ней водится что-то путное. И что теперь? Западать до потери пульса? Тем более что ты его предметно проучил, дабы другим неповадно было. Короче, некогда мне с тобой психоанализом заниматься, комплексы твои врачевать. Делом надо заниматься. Время совсем не осталось. Программу обучения придется сократить до минимума. В запасе у нас в лучшем случае пара дней, не больше. Поэтому, если хочешь выжить, придется попотеть.

И попотеть действительно пришлось. Если до этого пребывание на базе было сравнимо с отдыхом в санатории, то последние сорок восемь часов превратились в непрерывный кошмар. За двое суток забыться тревожным сном удалось едва ли минут на сорок, а все остальное время в меня пихали и пихали информацию. Казалось, внутри вот-вот сгорит последний предохранитель, после чего я окончательно и бесповоротно лишусь рассудка.

Однако резервы моего организма оказались поистине беспредельными. В результате я, с гудящей, готовой лопнуть головой, серый от недосыпания, похудевший на шесть килограмм, но, тем не менее, все же счастливо избежавшей печальной участи пускающего слюни идиота, сидел в том же кресле под пальмой.

На этот раз Богдан сам встретил меня у порога, нетерпеливым жестом отпуская сопровождающих, которые то ли довели, то ли донесли меня до кабинета своего начальника. Теперь во взгляде безмолвно сидящего напротив седобородого исполина читалось неподдельное изумление.

В конце концов, мне надоело играть в молчанку и, крепко, до красноты растерев лицо ладонями, я раздраженно прохрипел:

— Чего уставился? На мне узоров нет, и цветы не растут, — и непроизвольно хихикнул, когда после этой фразы в памяти тут же всплыл молодой Куравлев, блистательно сыгравший домушника в фильме «Иван Васильевич меняет профессию», кстати, где-то тоже товарищ по несчастью, не по своей воле попавший в чужое время.

Изумление во взгляде Богдана сменилось тревогой:

— Ты вообще-то как себя чувствуешь? — участливо поинтересовался он. — Голова не болит?

— Болит! — с вызовом, злобно рявкнул я, прочищая горло кашлем. — И голова, и грудь, и руки, и ноги! А главное, — скрюченные пальцы рванули ворот, — душа болит. Рвется душа-то. Пополам рвется.

— Понятно, — как-то очень спокойно отреагировал на мою эскападу Богдан. — Вот это как раз дело поправимое. Погоди-ка секунду, — он поднялся и вышел в соседнюю комнату.

Вернулся великан со странным аппаратом. Из блестящей зеркально полированным металлом прямоугольной коробки, чем-то отдаленно напоминающей тостер, торчали два гибких шланга с раструбами на концах. Небрежно брякнув устройство на стол, Богдан устроился напротив, потянул к себе гофрированную трубку и пристроил резиновую по виду нашлепку себе на нос. Невнятно прогундосил:

— Чего истуканом застыл? Не тушуйся, присоединяйся.