Небо прояснилось, заблестели звезды, ветер все слабел и слабел, но море еще волновалось. Вот уже час продолжалась эта отчаянная борьба, и Кристиан в страхе чувствовал, что тело его начинает цепенеть, ему становилось трудно координировать свои движения, но он ценой невероятных усилий продвигался вперед. Ах, если бы схватиться за какую-нибудь рею, обломок, доску, за что угодно!
— Вперед, — говорил он себе, — я выдержу еще десять минут!
При виде своей неподвижной спутницы его пронзил мучительный страх. Он испугался, что держит в руках мертвое тело. Текли минуты. Росла усталость.
— Не могу больше… Нет, я выдержу… Как ужасно вот так умирать вдвоем! Еще! Держись!..
Бедняга захлебывался, всплывал, набирал полные легкие воздуха, делал еще несколько взмахов, снова его накрывало волной, но девушку он не выпускал, и прибой нес их к берегу. Тоска утопающего охватила его, молодому человеку казалось, что каждый волос на голове превратился у него в раскаленную иглу. Страшное рыдание вырвалось из его груди:
— Да буду я проклят, раз не могу ее спасти!
Затем, желая последним героическим усилием хоть на секунду продлить жизнь бедной девочки, он поднял ее над волнами и прошептал безумные слова прощания…
ГЛАВА 8
…Сначала дорога, гладкая, как шоссе, капризно извивалась среди болот, где росли камыши и лотосы[324]. Затем местность постепенно пошла в гору, путь стал шире, болота исчезли. На смену лотосам, камышам и всей роскоши водяной флоры пришли нежно-зеленые рощицы бамбука с его упругими стволами, росшего пышными букетами.
Речка причудливо петляла по этому бесконечному лесу и текла на восток, к далеким горам, ее голубоватый силуэт был едва различим в темной массе зелени. После бамбуковых зарослей пошли гигантские деревья, чьи кроны высоко над землей образовывали зеленые купола, через которые не проникали солнечные лучи.
Стволы колоссов обвили лианы — повсюду лианы! — грациозные и в то же время устрашающие странные растения. Они поднимались, опускались, висели, раскачивались, переходили с одного ствола на другой; то круглые, то плоские, то гладкие, то колючие, зеленые, белые, темные, похожие на легкие ленточки или на толстые канаты, извивавшиеся, как удавы, сжимавшие в своих нерасторжимых объятиях могучие столетние деревья.
Если вглядеться в это зеленое царство, то невольно залюбуешься красотой форм и яркостью красок расстилавшихся пестрым ковром растений; папоротники отливали голубизной и поблескивали словно металлические, снопы орхидей лепились на стволах, на ветвях больших деревьев, цветы — повсюду.
Такой увидел малазийскую природу наш выдающийся соотечественник Бро де Сен-Поль Лиас[325], такой он ее красноречиво живописал. Вот почему автору захотелось дословно воспроизвести в нескольких предыдущих абзацах его правдивое и свежее описание.
Но хотя эта реалистическая и ничуть не льстивая картина с ее буйными красками и вызывает в нас восхищение, даже изумление, не должны ли мы все-таки задаться вопросом: а как же человек? Где он? Кем он стал в этом огромном Эдеме?[326]
Давайте еще раз послушаем автора «Путешествия по полуострову Малайзия». И вы поймете, каков контраст между экваториальной ночью и солнечным днем, льющим свои лучи на девственный лес. А тогда сами судите о положении крошечного человека, затерянного в этой безмерности.
…Среди густых теней луна там и сям высвечивает то огромный букет орхидей, то белоснежную лиану, протянувшуюся с одного берега ручья на другой, то ствол упавшего дерева, то большой клубок ветвей ротанговой пальмы, принимающей в холодном лунном свете самые причудливые формы. Порой ветка, покрытая узорной листвой, колышется под ветром, и можно подумать, что на вас, то приближаясь, то исчезая, движется привидение. Светлячки кажутся вам глазами хищника: а вдруг это тигр? В этих местах такое более чем вероятно…
В быстро сгущающихся сумерках ухо приобретает особую чуткость и человек часами ловит разнообразнейшие шорохи, стараясь проникнуть в тайны ночной жизни, пришедшей на смену дневному оживлению. Голоса некоторых из обитателей этих лесов звучат с такой настойчивостью, что образуют нечто вроде постоянного аккомпанемента; земноводное всю ночь повторяет четыре музыкальные ноты, которые мог бы сыграть флейтист; время от времени большая ящерица хрипло перекатывает свои шесть-семь отчетливых слогов; вдали слышится что-то вроде жалобного стона, иногда отчаянный крик наводит на мысль об ужасной драме — это кричат мартышки; раздается пронзительный свист, похожий на звуки медного рожка, — это голос либо самого маленького, либо самого большого животного — свистящего насекомого или слона. Иногда слышится глухое ворчание, напоминающее самую басовую ноту органа, и от этого тремоло дрожат деревья. Это тоже слон, но слон рассерженный; в ярости его крик ужасен, ничего страшнее и быть не может. А издали доносятся звуки, которые можно назвать «небесными голосами», и кажется, что выше самых больших деревьев в небо взлетают стаи белых птиц…
…Тем временем луна скрылась за силуэтами гигантских деревьев. Стало темно, как в пещере. Глазу не на чем отдохнуть — исчезли даже смутные картины, освещавшиеся бледным лунным светом владычицы ночей. Кругом царил непроницаемый мрак, хоть глаз выколи.
Все звуки стали еще страшнее. Перенапряженный слух тщился различить каждый шорох, невольная дрожь пробирала даже самых храбрых. Что это — бесшумный шаг кошки, или огромное насекомое ползло по стеблю, или под цветами пробиралась рептилия?
ebooksa