Сколько печатали прокламаций, сколько расклеивали? А эти серые листки шероховатой бумаги с серыми буквами «Товарищи рабочие» создали панику в городе. Город не дышал, со дня на день ожидая переворота… Военные власти теряли голову, теряли самообладание, теряли власть как над населением, так и над гарнизоном.
И сейчас подпольный город не спал.
Где-то выкапывали оружие, куда-то носились патроны, где-то формировались дружины, рассеянные по всей окраине, чтобы в один момент соединиться в несокрушимую лавину революционной массы.
Горбов вою жизнь мечтал о маузере. Не о револьвере, не просто о нагане, нет, о маузере, о маузере в деревянной кобуре, маузере, стреляющем, как винтовка.
Эта тайная мысль и гнала его к курильне в надежде натолкнуться на офицера с маузером.
Мимо него проплелся извозчик с двумя офицерами.
Ветер разгонял туман. И еще час, час ночной тьмы, а потом рассвет.
Катя пробежала, улыбаясь офицерам, через зал, коридор, ложи. Сердце забилось. На стуле сидел прямой каменный Энгер, которому другой офицер делал перевязку.
Затаив дыхание, проверила браунинг и прошла мимо.
Ван-Рооз, вышедший откуда-то сбоку, успел шепнуть:
— Смелее…
Энгер, скользнув взглядом по Кате, кивком пальца подозвал китайца.
— Кто эта женщина? Улыбка. Глубокий поклон.
— Ван-Рооз знает всех своих гостей… О тебе он знает, что ты храбрый офицер, а о ней, что она красивая женщина.
Снова долгий поклон. Мимо спешил Каменщиков, пристегивая к поясу маузер.
— Стой, полковник.
— Некогда.
— К черту… Меня чуть не убили. Каменщиков сделал страдальческое лицо.
— Не могу, батенька, другой раз. Ой, тороплюсь.
И Каменщиков выбежал из курильни.