Гнетущий, какой-то неживой дух исходил от близкой болотины, дурманил голову, затрудняя дыхание. Но на него тоже почти не обращали внимания, потому что все это — и медленная, на ощупь, долгая дорога, и усталость, и тяжелый гнилостный запах — становилось чем-то несущественным, мелким перед грядущим великим испытанием, перед тем, что всех их вскоре ждало впереди.
Бусалов молча подал знак рукой, приказал остановиться. Замерли, чутко вслушиваясь, не раздастся ли посторонний звук.
В сереющей мгле за стволами деревьев неясно угадывался прогал, свободное от всякой растительности пятно. Оттуда, из черноты прогала, вдруг потянуло кисловатым дымком остывшего пожарища, на которое еще со вчерашнего вечера пала обильная роса. Распространившийся повсюду, но уже слегка выветрившийся угар истлевших головней и пепла лучше всяких примет подсказывал Бусалову, что вышли точно к назначенному месту, и эта первая удача, что не сбились с пути, не заплутали, вдохновила сержанта, будто придала ему новых сил.
Молча он стоял в развилке двух сросшихся сосен, прислонившись к шершавой коре, и напряженно прислушивался к ночным звукам.
До рассвета еще оставалось немало времени, и важно было выйти в тыл осажденной заставе так, чтобы не потревожить гитлеровцев, не дать им возможности первыми открыть огонь. Никто не трогался с места; приученные границей к безукоризненному подчинению старшим, к железной дисциплине, бойцы ждали дальнейших распоряжений командира отделения. Та ответственность, озабоченность за судьбу группы, наконец, за само выполнение поставленной задачи, которая легла на плечи Бусалова вместе с приказом начальника заставы, вынуждала его действовать осторожно, наверняка, оберегая людей от ненужной лихости и напрасных жертв.
— Петрыкин! — после долгого раздумья сказал Бусалов стоявшему неподалеку от него бойцу. — Вам приказываю выступить в разведку и выяснить обстановку. Станину можно оставить. Пароль прежний…
Ладный, невысокий Петрыкин с явным удовольствием проворно освободился от своего груза, нырнул под рукой командира и вскоре исчез среди кустарника, словно растворился.
Ни звука не раздалось со стороны прогала с тех пор, как он отправился на разведку, и Бусалову начинало казаться, что Петрыкин никак не может отыскать к ним обратной дороги. Наконец два силуэта мелькнули впереди, и сержант узнал в одном из них Петрыкина, а в другом — хорошо знакомого по прежним встречам старшего политрука соседней заставы Енчишина. Вздохнув с облегчением, Бусалов шагнул навстречу, доложил старшему политруку, что его отделение со станковыми пулеметами прибыло на подмогу.
— Здравствуйте, товарищи! — Старший политрук с чувством пожал каждому руку, повернулся к Бусалову: — Командуйте, сержант. Время не ждет — скоро рассвет.
Рассвет застал отделение вполне изготовившимся к бою. Каждый выбрал удобную позицию среди гладких валунов, крутолобо выпиравших среди летней зелени; за ними вражеским нулям достать пограничников было не просто. Коробки с начиненными смертоносным металлом лентами, гранаты для ближнего боя были тщательно укрыты от шальных осколков, вода для охлаждения кожухов пулеметов и питья тоже находилась под руками… Теперь лишь от самих пограничников зависело, как они встретят первое в своей жизни жестокое испытание огнем, выстоят ли, не дрогнув, под бешеным натиском противника или же полягут тут навсегда, только своей смертью уступив дорогу врагу.
На слепой случай, на удачу мало кто из них полагался, потому что граница приучила их оценивать жизнь трезво, по-военному: кто кого. И если — тебя, то единственной платой за поражение становилась святая злость, позволявшая из последних гаснущих сил схватить мертвой хваткой ненавистное горло захватчика… Да и то, что при утреннем свете предстало глазам пограничников, не оставляло надежды на счастливый случай. Половина заставы была выбита еще во вчерашнем бою, здание большей частью разрушено, и тлеющий огонь кое-где продолжал свою неторопливую работу.
Бусалов еще успел окинуть цепким придирчивым взглядом солдат своего отделения, расположившихся вперемежку с солдатами местной заставы, успел мысленно пожелать сослуживцам удачи, когда из-за горизонта брызнуло робким светом скупое северное солнце, и вслед за первым его лучом с чужой стороны раздался противный звук летящей мины…
Да, теперь Бусалов мог точно сказать, когда это началось: в последний день июньского месяца. Значит, сегодня первое июля…
Прохладной волной на него накатывалось уютное журчание петрыкинского голоса:
— Ты бы пока отдохнул, командир. Я погляжу, в случае чего дам знак, не прохлопаю. Вздремнул бы пока, а?
Ловкими движениями, не поднимая головы из-за спасительного валуна, Петрыкин вгонял в пустые пулеметные ленты оставшуюся горсть длинненьких блестящих патронов, плавными рядами укладывал извивающуюся ленту в высокий жестяной короб с откинутой крышкой. Лицом он был черен, хмур, волосы посерели от пыли. Андрей подумал, что и сам он, должно быть, выглядит не лучше. Ладно, сейчас не до парада…
Тело по-прежнему саднило, горло драло сухостью, вызывавшей тошноту и жажду. Вода была под боком, во фляжке, но Бусалову и в голову не приходило протянуть к ней руку и отвинтить толстый колпачок. Он держал флягу воды на тот крайний случай, когда до раскаленного интенсивной стрельбой пулеметного кожуха невозможно будет дотронуться, и при этом начисто забывал о себе.
На мгновение, чтобы обмануть усталость и боль, он смежил веки. Лежал, не меняя позы, на усыпанной каменными осколками жесткой тверди земли, чутко вслушиваясь в невнятный ее глубинный гул, словно там, на немыслимом от поверхности расстоянии, делалась невидимая никем безостановочная работа, клокотала раскаленная магма, сдвигались и раздвигались от многочисленных взрывов состоящие из гранита трещины и впадины, приглушенно журчали созданные охлажденным паром пресноводные озера и речки…
И снова, как по заказу, пошел снег. Только теперь мелкое его сеево сменилось крупными хлопьями, и те, розовые от полуденного беспощадного солнца, с едва уловимым шипением таяли на сером крутом лбу валуна, пятная его быстро высыхающими капельками влаги. Но снег шел и шел, налетая вал за валом, пока не остудил принимавшую его землю, не закрепился на ней толстым, уже не тающим пушистым слоем.
По такому снегу, мнилось Бусалову в кратком забытье, должно быть, хорошо бегать на лыжах. Сам он был отличным лыжником, не раз занимавшим на различных состязаниях призовые места. Как-то на лыжных соревнованиях со стрельбой его отделение пришло к финишу первым. Помогая притомившимся бойцам, Бусалов навешал на себя несколько винтовок. Начальник заставы только головой покачал: ну и ну!.. Потом сказал:
ebooksa