Столько неподдельной горечи было в словах замполита, что Лагунцов, припоминая тогдашний их разговор в канцелярии, вскоре после поимки нарушителя, подумал: пожалуй, и впрямь обошелся с Завьяловым безжалостно, даже круто… Но ведь, казалось, было же, было из-за чего!.. И ирония, как вспомнил теперь Лагунцов, тоже была уместной, хотя наверняка окатила распахнутую душу Завьялова словно ледяной водой.
Хлопнула от ветра форточка. Оба глянули вверх. В темном оконном проеме четко вырисовывалась луна, словно золотая безделушка на вороненом блюде.
Анатолий машинально отодвинул на уголок стола алюминиевую миску, полную соленых помидоров. В мокрой кожице помидоров отражалась радужной точкой кухонная лампочка. Ароматное жаркое бесполезно стыло, подергиваясь жирком.
— Да, Николай, срезал, — не сразу ответил он Завьялову. — И знаешь, почему?
— Понятия не имею…
Не хотелось Лагунцову произносить этих слов, но Завьялов невольно вынуждал капитана сделать это. И Лагунцов решительно сказал:
— Граница любит, чтобы ее понимали…
— Ясно… — Завьялов сжал побелевшими пальцами никелированный черенок вилки. Сказал раздельно, с усилием: — Что ж, спасибо, товарищ капитан…
Дорого бы дал Лагунцов за то, чтобы сейчас перекипел Завьялов, а не оставлял в душе места для обиды, для тягостных и горьких размышлений. Но платы за подобное избавление не существует, а одного желания Лагунцова было слишком мало, поэтому он сказал, смягчая резкость только что произнесенных слов:
— Видишь ли, Николай, до той памятной ночи я совершил одну ошибку… — Завьялов внешне не проявил интереса, не спешил спрашивать, какую именно, и Лагунцов продолжил: — Я долго считал тебя великовозрастным мальчиком… Дескать, подумаешь, приехал на все готовое! Что он знает?.. Но был в том поиске момент, когда мы словно поменялись местами. Помнишь, ты спросил, не подведет ли наряд у паровозов? А ведь наряда-то не было, не заложил я его — черт его знает почему… Ну, выпустил из виду, не до конца учел ситуацию, думал, не попрет туда нарушитель. А вышло-то по-твоему. Я тогда и сказал себе: этот мальчик вовсе не мальчик…
Завьялов вновь грустно усмехнулся.
— Но суть даже не в этом. Главное, я вдруг обрел надежду: все, дескать, захватила тебя граница, теперь ты у нее в плену…
Завьялов сделал было движение, словно собираясь возразить Лагунцову, но капитан остановил его:
— Подожди, дай доскажу… Верно, не чужие мы. Я потому и хотел приручить тебя к границе, что нужен ты мне… Первому тебе говорю — нужен! И у Сурикова настаивал рапорт твой отклонить — тоже все потому же. Чувствую: теперь граница на глазах иной становится, да. Моих одних команд уже не хватает, перерастают меня солдаты. Это я прежде возраста своего не замечал. — Лагунцов жестко провел ладонями по щекам. — А теперь хоть глаза закрою, и то вижу: торможу я сейчас границу, не я ее обслуживаю, а она меня — за старые добрые дела, наверно. Вроде как в милость, что ли…
Он взглянул на Завьялова, словно в ожидании сочувствия, и по этому ищущему взгляду выходило, что, высказав основное, капитан как бы передавал теперь черед Завьялову. И Завьялов начал:
— Скажи, Анатолий, честно: тебе не приходило в голову, что ты слишком много думаешь о себе? «Я сказал», «я приказал», «я считаю»… Даже сейчас — мы с тобой собрались говорить обо мне, а ты и тут снова все свел на себя… Я вижу, тебе это неприятно, но позволь мне быть с тобой столь же откровенным, как и ты со мной. К тому же мы не на службе. Да, так вот, дело в том, что у меня тоже память в порядке, и я тоже помню, как ты однажды сказал мне: «Между твоими предшественниками и тобой — огромная разница». Верно, согласен. И, как видишь, я не пошел в обход, старался преодолеть ее… Но что сделал ты, чем ты помог мне? Чем?
Завьялов пристально, почти требовательно смотрел на капитана. Не ожидавший такого резкого поворота событий, Лагунцов сосредоточенно нахмурился. А Завьялов продолжал:
— Конечно, со стороны вроде все выглядит красиво: ты предан границе, готов служить ей до конца жизни. Никто у тебя твоей любви отнять не может. Но вот тебе захотелось «обратить в веру» границы еще одного офицера, то есть меня. Для чего — пока не говорю. Речь о том, как ты это намеревался сделать? Тыча меня носом в каждый мой недостаток? Предъявляя мне претензии то за Белый камень, то за другие просчеты?
Лагунцов подал было голос, но Завьялов мягко прервал:
— Извини, Анатолий, я терпеливо выслушал тебя. Дай же высказаться и мне! К тому же у нас не служебное совещание, а дружеская беседа. Так по дружбе ты мне и скажи: неужели тебе никогда в голову не приходило, что не только ты один, но и в тебе тоже, в опыте твоем может кто-то нуждаться? Я, например… Это уже к тому, для чего я тебе понадобился.
ebooksa