Полукровка

Вот дошли они с Палканом до середины каменного забора машинного двора. За забором редкими коричневыми пятнами виднелась не готовая к уборке зерна техника. Все исправные комбайны нынче были в поле. Работа на полях предгорья в эту пору кипит. Шутка ли, на дворе уборочная страда, даже школьники подрабатывают, кто на зерновом току, кто помощником комбайнёра, и посёлок днями пустеет.

— Чего помалкиваешь, Палкан? Скажи, может, со мной поехать хочешь?

Палкан вслушивался в голос хозяина, но вывод сделал только один: «Никаких команд не поступало».

По этой причине он находился в полном непонимании.

«Чего это хозяин много говорит и ничего не приказывает? Странно».

Гонит от себя Степан дурные мысли и бредёт по пыльной дороге, глядя себе под ноги. Вот через мосток на правый берег речушки, спустился к воде, зачерпнул пригоршню воды, выпил её и лицо смочил. Чиста водица горной речки: ледники дальних вершин да горные родники её породили. Утром вода в ней холодная, пальцы рук сводит, а к полудню как молоко парное, тёплая, солнечными лучами прогретая. Когда по улицам водопровода не было, весь посёлок воду из реки черпал, да и нынче, по нужде, речной водой никто не брезгует.

Теперь метров сто вдоль берега и направо, четвёртый дом от реки:

— Ну что, Палкан, вот мы и пришли. Ежели хозяйва нас с тобой не попруть, тут и дом твой будет теперь. Пошли, что ли.

Чуть запершило горло у Степана, и он прокашлялся, не поднимая взгляда, шагнул за ворота, входя в небольшой двор обычного крестьянского подворья, за ним и Палкан. Простенькие незамысловатые ворота, прямо за ними — вход в дом через светлую веранду. Справа перед домом тенистый палисадник с густыми кустами сирени, которые пышно отцвели в мае. Во время своего цветения они своим пьянящим ароматом переполняют всю улицу. Много раз Степан бывал в этом дворе, в этом доме ему был знаком каждый угол, здесь его принимали как самого близкого родственника, и даже дворовая шавка по кличке Кнопка крутилась сейчас под ногами, не давая ступить и шагу, скакала вприпрыжку, повизгивала и виляла пушистым хвостом. Размер этого создания был таков, что полностью соответствовал её кличке. Эта псовая мелочь таким образом выказывала Степану свои собачьи почести. Шустрая, как воробей, она всё время пыталась лизнуть Палкана в нос, а тот с огромным трудом от неё уворачивался и, задрав повыше лапу, треснул назойливую по голове — на удивление помогло.

— Кнопка! Пусти гостей, хватит бодаться.

Дед Сериков в ожидании прихода старинного друга вышел на порог своего крыльца встретить его. Ещё утром Настенька, соседка Степана, передала деду его просьбу. А просил он передать: «Собрался я уезжать, Настёна! Передай Митричу, что зайду сегодня попрощаться пред отъездом». Вот и зашёл…

— Проходи, Стёпа, чего застыл. Кнопка напугала нешто, старого-то вояку?

Степан постепенно выходил из оцепенения, в которое он сам себя загнал тяжёлыми раздумьями, но, повинуясь словам Михалыча или соглашаясь с ними, сперва отпустил Палкана с поводка и затем смиренно прошёл к дому.

Палкан наконец обрёл вожделенную свободу — свобода тут же вскружила ему голову, и он, не успев даже секунду взвесить свои планы, с места рванул за шустрой Кнопкой. А ведь сначала он что подумал: «Раз надели ошейник с поводком и запретили его снимать, значит, теперь так всегда и будет».

Но, к счастью для маленького сорванца, всё оказалось совершенно не так. Оказалось, что поводок — это не навсегда, это только чтобы дойти до места, это совсем не страшно, и Палкан решил не бояться поводков больше никогда, не то что час тому назад. Он так возненавидел ошейник и пресловутый поводок, что задумал раскрошить его на кусочки, как только подвернётся случай. Надо признаться, он точно смог бы. Зубы у него были необычные для пса, истинно волчьи, и клыки слегка кривились внутрь пасти — страшный инструмент для крошения поводков.

Деды, не обращая внимания на шкодливых собак, обнялись, похлопав друг дружку по плечам, и вошли в дом. Палкан к тому времени уже десятый круг нарезал вокруг углов дома за Кнопкиным хвостом. И было похоже, что такая забава его вполне устраивала.

В деревнях издавна встречали гостя за накрытым столом, провожали в дальнюю дорогу так же. Не стал исключением и этот день. Оба они прошли в дом, привычно уселись за стол, за которым уже много раз сидели вдвоём, предаваясь своим воспоминаниям. Только сегодня день был особенный, не было у них ещё таких дней. Друзья готовились расстаться навсегда. Как ни странно это может показаться, прощались они впервые. Нет, конечно же, расставания случались, чего только в жизни не бывает, тем более за столько долгих лет, но эти расставания были, так сказать, «До встречи!», а нынче — не то. В этот раз они прощались навсегда! Сколько кому годков Господь отпустил, неизвестно.

— Садись, Стёпа, рассказывай, что взбрело в голову твою безрассудную? — сказал Дмитрий Михайлович и подозвал внучку: — Нина, подай к столу, чего там у тебя наготовлено? А то у нас разговор не получится.

Нина, внучка Деда Серикова, молодая женщина менее тридцати лет, жила с семьёй в райцентре, а сейчас гостила в доме третий день, помогала хозяйке Лиде шпаровать уличные стены перед побелкой и уже собиралась утром на автобус, как дед остановил её и попросил приготовить угощение к встрече старого друга.

— Дед, давай-ка я накрою на стол, а потом вы уж сами похозяйничайте, ладно, а я домой поеду, мне к завтрашнему дню детей в садик собрать надо, да к маме зайти, яиц вот ей набрала, сметаны, творогу свежего Лида передала.