— Тоже мне, друг Берю, — разоряется она по-французски. — Тоже мне француз паршивый! Горлопан и чистоплюй!
Она замолкает и начинает брызгать слезами, как фонтаны Пятачка на Елисейских полях.
— А! Будь проклят тот день, когда я решила оставить Монруж, чтобы сдыхать от виски в этой проклятой стране!
Я растроган, как школьник.
— Ладно, мать, не убивайся: у каждого свои проблемы. Киношное счастье бывает лишь в Голливуде. Оно длится час тридцать пять на экране, и все балдеют. Я спрашиваю вас, где Берю…
В ней продолжает рыдать скотч, но она все-таки отвечает сквозь слезы:
— Я же говорю вам, что он еще не вернулся. Он перекусил здесь в полдень, вышел и до сих пор не возвращался…
— Вы не знаете, куда он ушел?
— Нет. Я его спросила, но он ответил: «Профессиональная тайна», чертова свинья!
— Надеюсь, он вам сказал, что вернется к обеду?
— Конечно, сказал. Он даже притащил из города холодную курицу и пару бутылок скотча…
— Которые вы и выпили, ожидая его?
— Да.
— Вы никого не видели?
— Видела.
Я настораживаюсь.
— Кого?
— Сразу же после того, как этот ажан ушел, появился какой-то тип и спросил о каком-то Сан-Антонио.
— Неужели?
— В самом деле, френч бой моей ж…