Военные приключения. Выпуск 3 ,

ПОБЕГ ИЗ РАЯ

Поэма

1 Я за собою жгу мосты, — Я убегаю из Москвы, Такси, Сквозь улицы и лица, Впиваясь шинами в шоссе, Через московские просторы, Через тяжелые раздоры Меня уносит из столицы, Из прошлой жизни вообще. Мелькает вязь литых проспектов, И путь, непознанной длины, Меня уносит однозначно От подчиненности задачам Семьи и быта; от прожектов, Которым чувства не даны. Уже на трассе просветленность, И оживают краски дня, А мне все чудится погоня, А мне все кажется: погода Возьмет и сдержит Устремленность, И выдаст прошлому меня. Я убегаю, бросив вызов Давно чужому очагу И женщине со странным взглядом, Словно меня ей высечь надо, Что я от мелочных капризов Еще — смотрите-ка! — бегу. Я тороплю в душе таксиста, Но неоплаченной мольбы Не слышит он и без азарта Рулит по корочке асфальта… Я не потомок Монте-Кристо, Чтоб откупаться от судьбы, И все же, Все же осторожно Шепчу я: «Шеф, держи… Беда!» Я объяснить ему не смею, Что нас преследует не фея… Тот веселеет: «Это можно!» — И нажимает на педаль. И тает, Тает в отдаленьи Столицы жесткое клише. Я расправляю робко плечи, Дышу спокойнее и легче, И светлый дух освобожденья Неслышно селится в душе. И потому я жгу мосты И убегаю из Москвы. 2 В Москве недавно прописала Мою судьбу моя страна. Руководящая Россия По всем углам легко носила И вот меня, почти под старость, Столице вверила она. Друзья завидуют — еще бы! — На это множество причин: Я кресло  в а ж н о е  имею И ни о чем «не сожалею». Теперь — считают — я до гроба Благополучный гражданин. Я был бы рад такой раскладке, Да вот сомненья завелись. И так, что я порою трушу, Мне точат, Точат, Точат душу… Неужто вправду: Ж и т ь  в  д о с т а т к е Для нас единственная высь? Вот-вот, Вопрос высокой мерки, Тут заковыка — будь здоров! Мы все как будто бы не лживы И говорим порой красиво. С чего ж так часто на проверку Цена обманчива у слов? С обычным людом дело проще, Тут скажем правду не тая: Кто вынес гайку из завода, Тот, значит, В р а г  в с е г о  н а р о д а. А для врага — Пускай не ропщет! — Всегда отыщется статья. А вот как быть: Не «вор в законе», А чин, способный услужить, Вовсю бесчинствует в границах Номенклатурной единицы. Его дела — в запретной зоне, Там и закон не уличит. Кому-то крепко он угоден, Коли с поста — Ни снять, ни сбить. Не потому ль никак поэтам Не подступиться к темам этим: За гайку — срок, За взятку — орден. Вот-вот, вопросец… Как тут быть? Но — тсс… Я закрываю рот, Чтобы попасть на самолет. 3 Аэропорт встает в неоне, Надменно, холодно встает. Властитель тех, кто рвется к небу… Здесь ничего, мой друг, не требуй: Ведь здесь живут по тем законам, Что пишет сам Аэрофлот. Аэрофлот… Контора, что там! Погода есть — счастливый путь! А нет — так нет… Аэрофлоту Чужды насущные заботы: Помни бока. Умойся по́том, Перекантуйся как-нибудь. И персонал не беспокоя, Пройди досмотр и не шали. Закрыв глаза, приемли грубость, Всегда готовь к улыбке губы… Не то Пришьют тебе такое — Не оторвешься от земли! Но, слава богу, все в порядке: Передо мною трап, как сон. Я по нему, уже законно, В салон вбегаю просветленно, И замирает сердце сладко: Неужто все-таки — спасен? Трап отъезжает, Дверь закрыта, Я отсечен теперь — ничей! — И от семьи, и от квартиры, И от завистливого мира, И от наскучившего флирта «Дипломатических речей». А кресло, кажется, впитало Все тело, Страхи отогнав. И я, наверно с глупой миной, Уже посапываю мирно, И даже в шелесте дюраля Улавливаю шелест трав. И утомленный давней болью, Я отхожу… Мне повезло, Что в этом быстром перелете Я не завишу от кого-то, И что лечу на Ставрополье, В родное русское село. 4 Меня, конечно, не встречают: Я не министр, не депутат. Я — рядовой, солдат народа… Меня встречает лишь природа Простыми, тихими речами, Не признающими оград. Автобус всасывает долго Толпу приезжую в проем. И лишь, когда он стал как бочка, Шофер решил поставить точку. А как просторно В черной «Волге», Где думы — чаще о своем. До краевого центра было Езды каких-то полчаса. Меня ж дорога укачала Не тем, Что с трех сторон сжимало, А тем, Что прямо в уши били Разноязычно голоса. Я приспосабливался к давке, К свистящим звукам у виска. И замечал я не без грусти: Как глухо говорят по-русски! — Как будто сдавлена удавкой Гортань родного языка. Такое время, видно, ныне, Тут упрекать кого и в чем? Мы жен своих не истязали За то, что мало нам рожали, Зато горбатили их спины Чернорабочим хомутом… Мои раздерганные мысли Исчезли сами по себе, Когда кассир за толстым «плексом» Ответил мне по-русски, с блеском, Что, мол, билеты нынче вышли, А бронь… Она, брат, не тебе! Что ж, Не впервой такое чудо, И не в последний раз, видать. Мне столько колесить случалось!.. И ничего не оставалось, Как обратиться к добрым людям — Они-то выручат всегда. 5 Лечу в разболтанной попутке, Водитель — матерный мужик. Хоть говорит без остановки, А сколько мудрости и толка В его почти трагичных шутках. Силен, знать, с детства на язык. Ему попутчик как награда: Пооткровенничаешь всласть! Глядишь, и сердцу полегчало, И меньше горечи в нем стало, Что не от водочного яда… Да это что ж, Намек на власть? Да нет, На тех, кто к ней дорвался, На тех, кому она хмельна… Мужик — он что, оно известно, Везет телегу бессловесно, Но как бы он ни надрывался, — Туда ли катится она? — Слышь, — он твердит, — Наш председатель Все кулаком: То в стол, то в грудь. А все колхозные излишки Текут на разные  д е л и ш к и… а он же, слышь меня, П р е д а т е л ь! А вот никак не сковырнуть! Что тут сказать и что ответить? Мужик и сам-то с хитрецой. Порой такого наворотит, Что не поймешь: Он «за» или «против»? И ни к чему ему советы — Он сам мудрей в конце концов. А говорит он для острастки, Чужак ведь что: сошел — и с плеч: А вдруг свое промолвит С л о в о? Глядишь, и  в е р с и я  готова. Тогда сельчанам без опаски Он передаст  ч у ж у ю  речь. Что ж, Человек — он небезгрешен, Он даже в слабости силен. Его сомнения, как язва, На нем, На теле государства, И если нынче он повержен, То завтра, смотришь, Счастлив он. 6 Порой ему, чужому счастью, Завидуем мы впопыхах. Но и чужое счастье тоже Сдирало ногти или кожу, И, может, часто, слишком часто Оно испытывало страх. Страх Перед взглядами знакомых, Перед упреками родных, Перед случайностью любою, Что обливала сердце болью. Ведь нет их, Нет пока законов, Оберегающих двоих. А двое Порознь шли по свету, Их жизнь кружила, как и всех, И кто мог знать, В какой дороге Объединятся их тревоги. И разнесется ль над планетой Их общий, выстраданный смех? Глава о счастье, как ненастье, Ее нельзя сложить порой. О, если б в жизни было просто Сказать: я счастлив, нет вопросов! Сказать: не надо мне участья, Сказать — и выронить перо! Но что ж его сжимаю крепче? Еще чуть-чуть — и брызнет кровь. И сразу вспыхивает память, И чем унять больное пламя, То пламя мыслей, что увечит В нас беззащитную любовь? Нет, К счастью путь неотвратимо Лежит сквозь горе и сквозь гнев, И добывается, не скрою, Неимоверною ценою, Или глотает столько дыма, Что умирает, не созрев. А мы хранить еще но можем Едва пробившийся росток. И так обыденно мы толчем Над чем Почти всю жизнь хлопочем. Я тоже был неосторожен, Я тоже мог быть счастлив, мог. 7 Все началось Тому лет двадцать: Я был юнец, она — вдова. Я был наивен и беспечен, Она поопытней, конечно, К тому же так могла смеяться, Что вдруг хмелела голова. Я до нее не знал ни женщин, Ни ласк любовных, ни утех. И, не смущая наших граждан, Признаюсь: целовался дважды… И долго был я безутешен, Что целовал — увы! — не тех. В те времена девчата знали, Как ухажера укротить. И на гулянках, за подружку С ретивых так сгоняли стружку, Что те надолго забывали, Как говорится, есть и пить. Да с кем такое не случалось До встречи с самой-самой, с той! Моя неробкая невеста Меня поставила на место, А я ее — не огорчаясь — Нередко сравнивал с мечтой. Мне было радостно и горько, Я падал вниз и вверх взлетал. Я был всесильным и бессильным, Порою даже инфантильным, И верил ей одной настолько — И жизнь вокруг не замечал. И брошенный командировкой В иные дали и места, Я, возвратившись из отъезда, Бывало, по всему подъезду Соседей спрашивал неловко: «Куда ж ушла моя… мечта?» Тогда, вращаясь в странном круге, Нагим подставленный под свет, В любые крайности бросаясь, Я прозревал… И мне казалось, Что видел я в своей подруге Те качества, которых нет. 8 Герой задумался… Не будем Его тревожить без нужды. Увы, теперь он не мальчишка, Теперь герою сорок с лишком. И если сам себя он судит — Другие не нужны суды. Пока он думает о прошлом, Мы предыдущий монолог Дополним выкладкой недлинной. Пусть совершенно не былинный, И все ж — по нашим дням — Не пошлый Образ героя… Косный слог! Кирилл Уваров, скажем вкратце: Молчун, нескладен, не силач. Он от жены сбежал негласно И, стоя на черте опасной, И сам не знал, куда податься Помимо отчего села… …Райцентр героя встретил молча. Закрыто все! Что ж, выходной… Как будто кто-то их ограбил, На станции ругались бабы: «Ведь зной, а горло не промочишь. Хотя б водою ключевой». Видать, на все указы сверху Здесь, на местах, другой указ! Как чистить рыбу, всем известно, Она ж гниет с другого места. И тут, наверно, не до смеха И тем, кто выше, выше нас! От перестройки к перестройке Метались чувства и умы. Потом спохватывались: боже, Таким путем идти негоже!.. Знать, Мы не только «из-за стойки» Дошли до нынешней сумы. Вот и герой наш: Что нашел он? Что все свершается кругом Не так, как пишется в газетах, Не так, как видится поэтам? Хлеб бытия — он так же солон И добывается с трудом. 9 Село… Родимый дом, родимый… Как одряхлел он, как поник! Как ветерок полощет ставни… И что с ним, Что с ним, милым, станет В тот роковой, неотвратимый, Все приближающийся миг? Через открытую калитку Я захожу во двор отцов. Какое всюду запустенье, Как будто здесь ютятся тени! И мать походит на улитку, И смотрит горестно, без слов. Страна! Забудь на миг заботы, Взгляни с космических высот На наши русские селенья, Что догорают, как поленья, Хотя они немало пота Вложили в дерзкий твой полет! Во всех республиках союзных Бывал по долгу службы я. И ни в одной,                      нигде,                                ни разу Ничто не укоряло глаза: Да, в них — И в западных, и в южных — Светлей палитра бытия. Россия жилы надрывала, Чтобы сестер одеть, обуть. Чинила улицы и грады, Давала хлеб,                     чины,                              награды. Все от себя же отрывала — И в том ее натуры суть! И я, как Родину, покрепче Обнял тоскующую мать. Ведь много ль ей, старушке, надо? Сын возвратился — В доме радость! Теперь-то, знамо, станет легче И ей хозяйство поднимать. Оно бы так… А все же гложет Вопрос: а где ж семья, жена? Да и надолго ли к порогу? О эта вечная тревога Так зябко охлаждает кожу, Что даже радость не видна. Прошла неделя в отчем доме, «Я не виновен» — все твержу. Хоть и сбежал, свободен вроде, Но боль и здесь меня изводит. И ни в одном марксистском томе Ответа я не нахожу. 10 Она мне встретилась случайно, Упав с небесной высоты. Она сидела тихо рядом И не меня искала взглядом, Но мне запомнилось отчаянье Ее уральской красоты. Я и не знал: ее спасут ли Мои бесцельные слова. Мне скажут критики: «Все ясно — Жена плоха, она — прекрасна!» И не поймут, Что в главной сути Их мысль болезненно права. Порою в жизни все сплетется В такой мучительный клубок, Что ничего — за все издержки! — Не надо, кроме лишь поддержки. Откуда же она возьмется, Когда ты, в общем, одинок? Но вот он — случай, вот — награда, Не упусти же их, смотри! И ты в отчаянной надежде Найти потерянное прежде Бежишь, Спасаясь от разлада, Забыв, Что он в тебе, внутри. Разлад чего? Души и духа? Ума и плоти? Дел и слов? Или разлад твоих воззрений С холодной волей чьих-то мнений? А ты, как будто бы стряпуха, Покорно варево готовь? Так что ж, Борьбы сегодня нету? Или враги наперечет? С чего ж тогда в слоях различных Твердят со злобой заграничной: «Ах вы, романтики-поэты, Еще посмотрим, чья возьмет!» Немало тех, кто этот лозунг Пока что прячет, как обрез. И увлекает в подворотни Народ — Повзводно и поротно… И остро чувствую угрозу, Как будто бритвенный порез! 11 И сердце туго спеленала Тоска, как рыбу перемет… И я от той тоски, сквозь хляби, Бегу,          качу,                   лечу — в Челябинск… Но и в полете не стихало: «Еще посмотрим, чья возьмет!» И мой сосед, скорей из «бывших», Шипел: «Ты, милый, прыть умерь… Нам, знаешь, эта перестройка Всего лишь горькая настойка. А мы пивали кой-что чище И будем так же пить, поверь!» О боже, Истина-то — рядом! Вот в чем беда, вот в чем разлад: Мы все выходим из народа, И стало чем-то вроде моды Кичиться купленной наградой… Как ныне много тех наград! Мы все выходим из народа И… забываем про него. А он, народ, Не любит барства И тянет, тянет государство, Не признавая по природе Вот этот лозунг «Кто кого?»! Живет, не мудрствуя лукаво, Не веря разным чудесам. Ведь лозунги нередко тоже Лицом на их творцов похожи, Но в этом ли святое право, Что завещали предки нам? А завещали нам немало, И не какой-то там пустяк: Е д и н с т в о — Жить семьей одною, Где  в с е  равны перед страною, Где труд для всех И есть начало — Не персональных — общих благ! И как бы землю не качало, Мы знаем, верим «кто кого»! А чтоб не омрачалась радость. Нам крепко присмотреться надо: Кого свергаем с пьедестала, Кого мы ставим на него! Ведь и от слова мало толку, Когда оно о пустяках… И вызревает неподспудно: Пока          лишь мысли                             все подсудно!.. Мы только начали прополку, А всходы — в тех же сорняках! 12 А под крылом — Дымы Урала, И трубы встали, как шприцы, Что в небо впрыскивают туго Болезни наши и недуги… А матери дают устало Младенцам полные сосцы! И мы, Подверженные с детства Расстройствам трактов и аорт, Издержки века и правительств Передаем, еще не видясь, Потомкам нашим, как наследство, Ведя губительный отсчет… В полете столько всяких мыслей — Их и в поэму не вберешь! Кем ты ни есть в державном штате, А будь всегда готов к расплате, Если, цену себе завысив, Вседозволением живешь. Кто сквозь закон, Как нож сквозь масло, Кто власть, как нож, Зажал в руке, Кто смотрит на простые лица, Как будто он из-за границы, — Тот мнит: Не он для государства, А государство для него! Когда и как вошло все это В жизнь,              в кровь                          и даже в разум наш? И мы давно твердим — не спьяна! — О роковых издержках плана, Загнав мыслителя-поэта В подбор, в обрубленный тираж! …Но что там за столпотворенье? С чего пронзительны глаза У пробежавшей стюардессы? И нет об окончаньи рейса Торжественного объявленья. Хоть он закончен… по часам?! В салоне тоже перемены: Покоя в лицах не видать. Сосед притих: да как же это — Не принимает нас планета! А он-то думал, что пельмени Его у трапа будут ждать! 13 Никто но верит, обнаружив И дым, и пламя за крылом, Что на поверхности металла В игру рисково заиграли — Из нас же вырвавшись наружу — Больные мысли о былом. О эти игры! Где в них правда? Где кривда? — разве различишь, Когда смешались дым и пламя, Любовь и ненависть за нами, И ты — Так вот она, награда! — К земле распятием летишь. Когда, казалось, до ответа Всего минута — приземлись! А тут — Хрустят суставы сплава, И самолет, словно держава, Из голубых высот планеты Летит, обугливаясь, вниз! Еще летит… Сквозь запах тленья, Сквозь пустоту — до полосы… Но как стремительна бетонка, Она черна, как похоронка, И страшен                 миг прикосновенья К ней          раскаленного шасси. Еще летит, скрывая раны, Над певчим лесом, над травой… А позади — Вся жизнь, как солнце, А впереди — В мечту оконце, И ты скользишь по тонкой грани, А там — Иль все, иль ничего. Соседу, вижу, стало  ж а р к о: Он весь обмяк и сразу сдал. Зову зачем-то стюардессу, А сам вдыхаю запах леса… И отчего-то стало жалко Жизнь, От которой я бежал. Не так уж плохо было в прошлом, Не так уж плохо… Только — стой! В такие жесткие минуты Как раз и сбрасывают путы, Чтобы не выглядело пошлым, Чем раньше жил, Что взял с собой. А грань тонка, тонка, как жизнь. Шасси, коснись земли… Коснись! 14 Как в экстремальные минуты Все примирить в себе, смирить? Считать побег Поступком чести? Страсть к власти, к деньгам — Жаждой лести? Вседозволенье — корень сути — Приняв за должное, п р о с т и т ь? Тогда как быть, Чем  ж и т ь  герою, Что истязал не год один Себя за преданность декретам, За право быть во всем Поэтом: Ведь так и не обрел покоя «Благополучный гражданин»! Герой не брал в расчет везенье, И нам его не брать в расчет. Уваров — Человек обычный. Не оттого ли непривычно Его Последнее паденье Мы Ощущаем, как полет? Глава скатилась к середине, Но истощились вдруг слова… Как мало времени осталось, Чтоб завершилась, Досказалась Так славно начатая ныне, Еще  н е  я с н а я  глава… ВЕДЬ ТАМ, ЗА ГРАНЬЮ КЛЮЧЕВОЙ, БЫТЬ МОЖЕТ ВСЕ, ИЛЬ — НИЧЕГО! 1985

РАТНАЯ ЛЕТОПИСЬ РОССИИ

Алексей Шишов

ЗАБЫТАЯ БИТВА У ВЕДРОШИ

Историческая повесть

Разведчик воеводы Щени

Над утопавшим в зелени Вильно опускался вечер. Моросил дождичек. Весной уже и не дышалось.

Двери харчевни были широко открыты для всех, кто мог расплатиться за обильную пищу и кров. Стояла она у въезда в город, и ее владельцы не терпели убытков ни в военное время, ни в редкие мирные годы. Посетителей хватала всегда.

В полутьме зала с решетчатыми оконцами под низкими каменными сводами стоял гам разноязычных голосов. Горело несколько чадящих факелов. Пахло подвальной сыростью и жареным мясом. О дубовые столы стучали оловянные бокалы с пивом и вином. Купцы и шляхтичи со своими слугами, рыцари-наемники с оруженосцами, монахи всех известных Риму орденов вечеряли.

Хозяин харчевни, внимательно следивший за всем, что творилось в его весьма прибыльных владениях, перегнулся через стойку. Босоногий мальчишка-разносчик что-то опасливо шепнул ему. Отослав его прочь, кабатчик незаметно вышел из-за стойки. И скользнул между столами в дальний от входа закуток зала. Там, за столбом, мирно ужинали двое, с виду полоцких купцов. Меж собой они вели тихую беседу.

Наклонившись над ухом старшего из них, кабатчик вполголоса сказал:

— Тот ливонский монах, что харчился один за столом у входа, кажется, узнал вас.

Купец, подняв русоволосую, стриженную под горшок голову, спокойно ответил:

— Что ему до нас. Мы не ведем торговых дел с орденскими братьями.

Кабатчик на такой ответ лишь усмехнулся краешком губ, затерявшихся в густой бороде:

— Но мой служка уследил, что монах спешно послал нищего в Верхний замок за стражей, сказав, что выследил лазутчиков-московитов. И дал убогому золотой.

Купец молча переложил из своего кожаного кошеля, висевшего у пояса, на раскрытую ладонь хозяина харчевни горсть серебра.

Тот шепотом добавил:

— Великокняжеские стражники скоро будут здесь. А монах сторожит с улицы вход.

В еще не сжатую ладонь легло несколько золотых монет…