— Не горюй, — утешал старика, — что рано человека на ноги поднял. Он бы сам не простил тебе, кабы из-за тебя войну проспал. Скоро ей, стерве, конец, а мальчонке на всю жизнь — гордость…
Начинался его первый самостоятельный день. Пока шел к Погосту, на ежедневный свой старостин ритуал, впервые почувствовал, как полегчало за спиной. Пройдет, думал, Горбачев, тогда ему сам черт не брат; не пройдет Горбачев, тогда уж как в песне поется: «Повенчай меня, маманя, с домовым»… Время шло, и он все больше становился самим собой. Часики тикали, часики напомнили круговую облаву по пеленгу и кольцо контрольной лыжни. После ухода группы стрелки почти замкнули круг. Тикали часики-то!
Перед Погостом с горы окатило звоном бубенцов: две разряженных тройки. Дай бог памяти, — свадьба. Мелькнуло белобрысое лицо жениха, невеста в фате поверх платка и шубы. Переселенец из-под Ленинграда, офицер тайной полиции Сеня Коскинен вручал свою судьбу лотте-учительнице из Хельсинки. Днем раньше чистокровный финн — начальник земельной управы Юли Виккари вот так же торопливо катил к венцу горнешелтозерскую девчонку.
Во все времена; решил, так: чем ближе опасность, тем больше люди торопятся со свадьбами. Видно, и в самом деле конец ей, стерве…
В комендатуре из-за стола Саастомойнена поднялся ему навстречу лейтенант Матти Канто.
— В качестве нового коменданта Горне-Шелтозерской местности рад приветствовать лучшего старосту Восточной Карелии, — Матти давал знать, что не лишен чувства юмора, но фраза казалась заготовленной, и Тучин понял, что его прихода ждали.
Новый комендант был невысок, лыс, с продолговатым и, пожалуй, красивым лицом. Казалось, он из тех людей, кто ничего не нажил, но все имел от роду: уравновешенность, такт, солидность. Интеллигент, одним словом, и не в первом колене. Сам Тучин считал, что растратил за последние годы все, чем наградила его природа, и жестко переоборудовал себя по-походному — выдержка, воля, осторожность, хитрость. Утешал себя: он не сам выбрал этот кипящий котел, в который прыгают Ванькой-дурачком, а вылезают царевичем в звании вянрикки. И все же ему был страшен день, когда он снимет грим, выйдет из роли Пильвехинена, предстанет перед людьми печником Митькой Тучиным. А люди скажут: «Добыл перо — так добывай жар-птицу». А он предстанет перед людьми пустым и усталым. И не будет знать, куда деть нажитое, где найти брошенное.
Матти Канто был первым, в ком он почувствовал не тронутую войной цельность. Он еще не знал, что она, эта цельность, представляет собой, но разве так уж мало говорит нам смутное почтение перед человеком, который враг, но — личность.
— Я не требую присяги на верность, — говорил Матти Канто с хорошо заметным шведским акцентом. — Последнее время присяга держится не крепче бутылочной пробки. Я рассчитываю на добрую человеческую дружбу, которой люди не должны чураться в любых условиях. Поэтому, не скрою, мне грустно, что комендант Саастомойнен не захотел попрощаться с вами.
Тучин счел, что отвечать пока не на что. Матти указал на скамью, присел на угол стола, как бы отказавшись тем самым начинать знакомство на официальной ноге. Протянул пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, преподнес огонь — движения простые, ненавязчивые.
— Саастомойнен срочно отозван в распоряжение штаба Управления. Сдавая дела, он уверял меня, что вы… как бы это вам сказать… что вы неблагонадежны. Нет, нет, — Матти предупредительно выставил руку, — мне достаточно высокого мнения о вас начальника штаба полиции Ориспяя. Честно говоря, мне вообще нет до всего этого дела. Но я, очевидно, должен спросить вас, что имел в виду Саастомойнен. Поймите, я не последний, кому он выскажет свои соображения…
Тучин усмехнулся: тикали на стене ходики. Стряхнул в мусорницу пепел — там еще высовывалось из-под бумаги горлышко бутылки Саастомойнена.
— Видите ли, в чем дело, господин лейтенант. Ваш предшественник ушел не по своей воле. Он снят по моей докладной записке, в чем я, извините, почему-то не имею оснований раскаиваться…
Вошел без стука агроном Тикканен, медлительно-мрачный, длиннорукий, с вечно прищуренным левым глазом — будто прицелился однажды, да так и осталось.
— Терве! — буркнул.
Матти встал:
— Извините, господин Пильвехинен… где вы обедаете? Дома? А что если я напрошусь за ваш стол? Так сказать, без регалий и чинов?
— Ради бога, — рассмеялся Тучин. — Перед щами все равны.
— О! Тогда минуточку…
Тикканен интересовался, есть ли какие установки насчет весенней посевной.
ebooksa