Храм

Орех зашагал в сторону лестницы, печатая шаг как на параде.

— Очухался вроде, — тихо сказал Крепыш, пряча свою палицу под куртку.

— Чего он сделал?

— В себя приходить стал, говорю. Вчера вообще плохой был: рожа зеленая, под глазами круги черные. Я не на шутку перетрухнул, как бы наш вождь того, не околел.

— Ореху для смерти одной брюшной хвори будет мало, — попытался отшутиться Свист.

— Ты посоветовал ему не пить лекарства, которые Тетка Гроза дает, — Крепыш не спрашивал. – Прости, я ненароком услыхал, тут звук по–особому гуляет. Я то же самое говорил Ореху, еще только когда его первый раз скрутило, но меня он почему‑то не послушал, а вот к твоим словам отнесся серьезней.

— Ты думаешь?..

Свист не закончил фразы, будто боялся, что их могут подслушать.

— Будь я на месте кое–кого, я бы именно так и поступил, — парень почти беспечно пожал плечами.

Непривычно было слышать подобные рассуждения от простоватого Крепыша, которого все считали веселым увальнем, и относились к нему с доброжелательной снисходительностью.

— Орех, кажется, не считает, что существует реальная опасность.

— Орех может и ошибаться. Он сам учил меня, что ко всему нужно подходить критически и ничему за просто так не верить.

— Ты прав, Крепыш. Прав. Но я пойду, хочется освежиться и немного перевести дух с дороги.

— А на обряде ты уже был?

— Нет еще. Но думаю, что все же зайду, незачем давать лишние поводы для пересудов.

Крепыш кивнул и убрался в боковой коридор, оставив Свиста одного.

Охотник отправился на поиски воды, спеша смыть с себя пыль и усталость выпавших ему испытаний последнего времени. В ближайшей умывальне он прихватил большой таз с водой, кусок мыла и поспешил к себе.

Он остановился на пороге комнаты, служившей ему долгое время. Сейчас здесь было тихо и прохладно, пыль успела покрыть тонким слоем его сундук и застеленную колючим одеялом кровать.

Охотник стянул с себя пахнущую потом и порохом одежду, бросил прямо на пол. Ополоснувшись над тазом и едва не поскользнувшись на мокром полу, он наконец смог переодеться. Подумав немного, он сунул за пазуху небольшой нож в старых потертых ножнах, незаметно пристроив его под рубашкой. Раньше он и подумать не мог о нем как об оружии – разве что выбившуюся из одежды нитку обрезать, или хлеб покромсать. Охотник сделал это не столько из реальных опасений за собственную безопасность, ведь он все еще не верил в то, что домочадцы могут быть враждебны к нему, сколько из внутреннего протеста перед глупым, как ему казалось, запретом.

Охотник прошлепал босыми ногами к окну и выглянул в трапезный зал.