Гадание на иероглифах

22
18
20
22
24
26
28
30

Заработали лопаты, и вскоре мы увидели массивный красный саркофаг с золотыми иероглифами на крышке.

— Это мой гроб! — радостно воскликнул старый маньчжур. — Вы открыли двери милосердия…

Гроб действительно оказался набитым доверху бумагами.

— В штабе разберетесь, — сказал Кольцов, — а сейчас вытряхивайте все в кузов грузовика — и по коням!

Бойцы выполнили его распоряжение, перенесли гроб в павильон, засыпали ханскую могилу. Сержант Акимов добродушно сказал Тань Чэнжуну:

— Ну, папаша, полезай в «виллис». Пора в обратный путь.

Маньчжур склонился в глубоком поклоне. Лицо его озарила широкая морщинистая улыбка.

— Я останусь здесь охранять великие могилы. Я слуга мертвых императоров. Прощайте!

Отговаривать его было бесполезно. Мы простились. У ворот я оглянулась. Старый Тань Чэнжун безмолвно стоял посреди двора — высокий, сухой, как жердь, — и смотрел нам вслед.

Оказалось, мы привезли из Бэйлина интересные бумаги. Кому принадлежали эти записки — неизвестно; в них было намешано все — и политика, и история, и культура. Видимо, японцы в спешке решили припрятать эти бумаги до лучших времен в цинском некрополе, куда, наверное, в течение десятилетий никто из китайцев не заглядывал. Это было самое непопулярное место в Маньчжурии. Если бы не Тань Чэнжун, никому не пришло бы в голову раскапывать могильный курган.

О находке доложили в штаб Забайкальского фронта, и оттуда последовал приказ: доставить ее в Чанчунь.

Через некоторое время начальник политотдела вызвал меня к себе и сообщил, что я тоже откомандировываюсь в Чанчунь.

Радостно забилось сердце: еще в прошлом месяце мне сказали, что в скором времени буду уволена из армии. Война окончена. В Москве ждет научная работа. Все согласовано в начальственных верхах. Должно быть, затем и отзывают…

Ну вот и прощай, Мукден. Все произошло так скоропалительно. Лейтенант Кольцов был искренне опечален.

— Мертвый хватает живого! — произнес он мрачно, вкладывая в эти слова какой-то свой смысл. — Вспоминайте нас там, в своем Чанчуне. Чанчунь… и звучит-то смешно. То ли дело Мукден!

— Почему же смешно? Чанчунь — значит Долгая весна. Город Долгой весны.

— Хотите, подарю вам свою карточку на память?

— Конечно же хочу, Степан Петрович!

Он вынул удостоверение личности, где хранилась фотография с готовой уже дарственной надписью: «Вере Васильевне — на память о Мукдене!»

— У меня, Степан Петрович, к сожалению, фотографии нет.