Спрашивал и не получал ответа, потому что сам Сволин не видел его пока ясно.
Мохнатой серой шапкой накрыл землю ранний пасмурный вечер. Где-то позади Сволина, за косогорами, рычал единственный на всю округу трактор. Дома и постройки в Крутоярах потеряли контрастность своих очертаний, расплылись подобно чернильным пятнам на промокашке. А ещё через час — слились воедино, словно враз, одним махом перечеркнула их большая кисть маляра.
Всех стариков-крутоярцев Сволин перебрал по пальцам и рассудил так: «На глаза да на зубок им нельзя попасть — продадут, сожрут и костей не выплюнут. Не поперхнутся. Потому как все они — большие радетели новой жизни, все первыми привели на колхозный двор своих лошадок в дни коллективизации, в тридцатом. Всеми семьями — ни свет ни заря — бегали как оголтелые на общественные работы. А вот на бывших моих эскадронных рубак Потехина да Кустова, пожалуй, опереться можно».
В Крутоярах замирали звуки, гасли огни, когда Сволин поднялся и, поразмяв затёкшие и совсем одеревеневшие от холода члены свои, заречной тропой направился вдоль петляющей по лугам речки Иволги на хутор Оскол. В довоенные годы хутор состоял из четырех хозяйств, и Сволин надеялся именно там найти себе временное пристанище. Жил там его давнишний приятель, сослуживец по эскадрону в годы гражданской войны в Забайкалье, Агафон Григорьевич Потехин. Туда и нацелился беглец с того света.
Однако надежды его не оправдались: на месте хутора лежало овсяное поле. Ни единой живой души здесь не было. Но выход был найден, и Сволин не замедлил воспользоваться им. В глубоком, как противотанковый ров, овражке на бывшей усадьбе Агафона Потехина, в диких зарослях крушины и черемух, по-прежнему, словно спрятавшись от недоброго глаза, стояла небольшая прокопчённая банька. Трактовая дорога проходила на почтительном расстоянии от нее, и Сволин смекнул: место для ночлега тут самое подходящее.
Смекалка старого человека сработала: нашлось всё, чтобы отмыть дорожную грязь, прогреться и просушиться. Уже под утро укладываясь спать на широченной лавке, где Агафон Потехин любил нахлёстывать себя березовым веником, подумал: «Ежели бы и с души смыть все грехи вот так, то-то уснул бы на родной-то сторонушке».
После утомительной дороги, разморённый банным теплом, уснул Сволин крепко и надолго. На следующий день поднялся часу в одиннадцатом удивительно легкий телом. На свежую голову и мысли приходили предельно ясные.
Оделся, осторожно приоткрыл дверь и зажмурился от ослепительного солнца. Оно не было горячим, как месяц назад, но если взять во внимание время года, то надо было благодарить небо за столь щедрый свет, ещё не лишенный тепла.
Дом Сволиных в Крутоярах стоял, пожалуй, на самом бойком месте — возле магазина, где постоянно толпился народ, а со столба через динамик не переставал хрипеть далекий и незнакомый голос. Послушать тот голос иногда стекались люди даже с дальних хуторов.
Идти к своему хозяйству даже ночью, задворками, Сволину казалось делом рискованным, хотя он хорошо знал, что со стороны Иволги, заросшей черёмухой да ольховником сделать это можно было бы. Но старик не был уверен в том, что сноха Клавдия примет его в добром расположении духа. И где бы ни странствовали мысли его, снова и снова возвращались к снохе: «Как-то примет она меня, ежели нагряну? Сноха — не дочь родная». И снова встревожился: «А если Клавдия с другим живёт?»
И стал разрабатывать план рекогносцировки.
Тихая, ласковая погода стояла над всей округой. Каждая дождевая капелька на иссохшей траве и на дрожащих порыжелых листьях сверкала дорогим разноцветьем. Над лугами клубился легкий голубой туман, предвещая погожий день.
По глубокому, заросшему кустарниками и репейниками ложку он спустился к роднику, освежился студёной водой, вытерся подолом рубахи и долго сидел в забытьи. Оглушенный тишиной, смотрел на дно ручья, в котором купалось всё то же ослепительное солнце. Позади, по тракту, пронеслась грузовая машина. За Иволгой в сосновом бору беспокойно тараторила сорока. Потянул ветерок, по-весеннему тёплый, навевающий дрёму и покой.
Сразу идти на разведку не решился, выждал послеобеденную пору. Пошел налегке, всё лишнее оставил в бане. По привычке спрятал за пазухой парабеллум. После некоторых раздумий развязал мешок, извлек из него сверток, перекрестился и сунул его под гнилую половицу в тёмном углу. Но, не дойдя до переброшенных через Иволгу жердин, решительно повернулся и поспешно зашагал к бане. В темноте он нашарил нужную половицу, с остервенением отбросил её, взял свёрток и развернул его, сидя на полу. Под его ревнивой и горячей от нетерпения рукой солнечным блеском озарились удивительно тонкой работы предметы золотого сервиза.
Чем дольше смотрел Сволин на золото, тем больше распалялась его жаждущая богатства и простора душа, тем учащеннее билось его сердце, тем судорожней тряслись его руки.
Прежде чем на время расстаться со свертком, старик важно, со значением взвесил его в вытянутой руке и прижал к груди. Приятная тяжесть свёртка воздействовала на него успокаивающе, как принятый бальзам. В бороду выкатились круглые и плотные, как немецкие галеты, слова:
— На много выдюжит свёрточек! Шибко на много!
Пятерней стал выгребать яму под половицей.
…На покатом косогоре за Иволгой ярко-зелёным ковром лежало клеверище, на котором, рассыпавшись, выгуливался колхозный скот. «Ферменский, должно, — смекнул Сволин. — Всё одни коровы, ни тебе молодняка, ни тебе овец. Война не кончилась, а разбогател колхоз в Крутоярах. Вот-те и на!»
ebooksa