И они дальше пошли. Вместе. Только я не хочу, чтобы вы Роберта Ивановича стали подозревать. Гурьев такими словами, как «подлость», кидался запросто. Они и на последнюю съемку вместе пришли, я специально внимание обратил.
— Юрий Степанович, а сами-то вы что думаете о смерти Гурьева?
— Я думаю, случайность. Очень несчастливая случайность.
Капитан из угрозыска высыпал на стол горсть стреляных гильз — чуть порыжевших, со рваными лепестками у входного отверстия.
— Все от холостых, — прокомментировал он, — весь холм облазил. Да и не дурак же ОН: после такого выстрела затвор передергивать.
— Ладно, и на том спасибо, — вздохнул Герасим, — на сегодня все.
Капитан промокнул платком лицо, надел фуражку, попрощался с Герасимом и вышел. Рука у него тоже была мокрая.
В избу зашел старик Зайцев.
— Чо, Гера, по чаям вдарим?
— Вдарим, — согласился Герасим.
Старик быстро принес разномастные чашки, старенький электрочайник.
— Дед, вы у какого моста-то засаду устраивали? — как приятно, подумал Герасим, что есть вопросы, ответы на которые не надо ни заносить в протокол, ни анализировать.
— Дак у нас один здесь мост-то, через Зерну.
— Я думал, может, раньше еще где был.
— Не, мост у нас всегда один.
Мотивы. Ревность у Никитина. Зависть у Синюшина. Теперь выясняется, что и с Карабановым у покойного были какие-то трения. Хотя живут же на свете сотни тысяч неудачливых влюбленных, и, самое главное, их удачливые соперники тоже живут. И всегда там, где есть первый, победитель, есть и оставшийся позади.
Всех подозревать нельзя. А придется, потому что среди честных людей есть негодяй, по вине которого осталась незаконченной последняя роль Константина Гурьева.
— А как же тебя белые не расстреляли?
— Они хотели. Только не расстрелять. Повесить хотели. А я как с ихним следователем поговорил, так и сбежал. Они меня в сараюшку посадили, а там двух нижних бревен в углу не было. Я землю разрыл и выполз.
Мысли Герасима все возвращались к выстрелу в спину, и придумать вопрос для деда Егора оказалось очень трудно.