Без вести...

— Может, и так... Плен — это страшная мельница, которая перемалывает не только тело, но и душу человека. Я знал товарищей, отчаянных и смелых, но и они нередко отказывались от борьбы, опускали руки, впадали в состояние отрешенности...

— Рядом с тобой не было крепкого друга, на которого ты мог бы опереться, так?

— Может, и так. Правда, была у нас небольшая группа... Только разве это борьба?

— Что же вы делали?

— Это уже в Дахау. Доставали сводки Советского информбюро, распространяли среди своих... Стало быть, страху много, а пользы не очень.

— Нет, ты неправ, Кеша, конечно, пользу ту руками не потрогаешь, но в тех условиях слово правды нужнее, чем кусок хлеба.

Иннокентий рассмеялся.

— Наверное... Только и без куска хлеба тяжело. На себе испытал. На той чертовой мельнице, именуемой пленом, на первом месте почти всегда стоит харч. Вот люди и теряли себя. Я вроде не из слабого десятка, а тоже заблудился.

Хитт по-стариковски тяжело поднялся.

— Да, поздновато к нам ум приходит. Ну, пошли обедать.

По дороге Хитт перевел разговор на происходящие в мире события и прочно уселся на своего любимого конька.

— Поистине, история повторяется, — рассуждал он, не обращая внимания на собеседника. Точно сам себя старался убедить в чем-то.

— Все идет так, как шло после первой войны: союзники отвернулись от России, а немцы снова создают армию. Ну да, как после первой мировой войны. Только тридцать лет назад в Лиге Наций выступал Литвинов, а теперь в ООН выступает Зорин. В этом вся и разница. Наши-то правители, вместе с Айком во что верят? А в то, что под долларами дождем расцветает свобода. Память у них отшибло, что ли? Ведь не так уж давно под этим самым дождем вырос и окреп фашизм. Забыли, иначе изменили бы политику.

— Нет, Леонтий Архипович, им просто выгодно держать мир в страхе: они на этом страхе наживаются. Политика и капиталисты.

— Такие слова, — улыбнулся Хитт, — я слышал в московских передачах.

— А что, эти слова — неправильные?

— Не мне судить. Я просто ставлю свой страшный и точный прогноз: не пройдет и десяти лег, как мир снова услышит грубый и требовательный окрик бошей. Плевали они на все. «Дранг нах остен!» и все тут. Сколько веков это они орали? И почему теперь вдруг откажутся?

У калитки навстречу им выбежала Элла. Она была чем-то напугана и взволнована.

— Что случилось, дочка?

— У нас друг Иннокентия, Григорий... Он очень плох. Скорее помогите ему, спасите!