Огарков чувствовал себя неловко, что оказался в таком положении. Чтобы как-то отвлечься от дум, спросил:
— Как дела у Сергея?
— Сергей теперь плюет на всех биндеров, милославских и нечипорчуков... Устроился у Шиммеля. Скоро они с Люсей получат комнатку и поженятся. Теперь за тобой дело, Николай. Ищи невесту.
— Нет, Иннокентий, никакой свадьбы у меня никогда не будет.
— Ну уж!..
— Страшная история, Кеша.
Николай подошел к окну, постоял, поглядел, как на улице падал мокрый снег.
— Ты один на всем белом свете, от кого у меня нет секретов...
Иннокентий сел к столу. Николай повернулся к нему, опершись руками о подоконник.
— Поклянись, что не выдашь.
— Клянусь! — просто и серьезно сказал Иннокентий.
— Слушай тогда... После побега из учебного лагеря Травники меня поймали. Я заметал следы: выдал себя за военнопленного, бежавшего из лагеря. Назвался чужой фамилией. Долго допрашивали, пытали — ты ведь знаешь, как трудно провести гестапо. В общем, я запутался. Тогда они объявили, что я русский шпион, переброшен с заданием. Мне грозила смерть. Принудили рассказать правду. Гестаповский офицер, не скрывая, посмеивался: «Не захотел быть вахманом, найдем для тебя работу полегче».
Так... Седьмого ноября сорок третьего года привезли меня сюда, в экспериментальный лагерь «Пюртен-Зет». Он и тогда так назывался. Эксперименты... Лаборатория... Опыты... Можно было подумать — научное учреждение... Люди в белых халатах... А, оказывается, эти самые эксперименты и опыты проводились на живых людях!
Со мной в одной комнате жил пермяк. Борода крученая, усы, как у генерала Городовикова. На голове — копна волос. Ему прописали какие-то таблетки, желтенькие такие. И все: на нем не осталось пи одного волоса. Голые веки, даже брови повылезли...
А то был казах — здоровенный, веселый, так ему сделали несколько уколов. На третий день у него так распух язык, что не вмещался во рту: ходил с высунутым, словно собака в жаркий день.
Еще были опыты: внутренние органы, железы пересаживались людям от животных. Каждый день смерти в страшных муках...
Я все видел, все понимал. Ждал своей участи, готовился к самому страшному. А они мне такое придумали — до сих пор холодею от стыда, от ужаса.
Огарков вновь подошел к окну, повернулся к Иннокентию спиной, глухо проговорил:
— Подохнуть бы!
Лицо его было искажено, по щекам текли крупные мужские слезы. Он не стыдился слез. Вдруг уткнулся в подушку, его затрясло, словно в лихорадке.
ebooksa