Ключ

«Рубить голову простолюдину», — думает Ллерий, глядя брезгливо на грязные спутанные волосы капитана, на его разбитую скулу и рассечённую бровь, на повязку, перетягивающую его грудь. Тот дрался нынче ночью на улицах. «Как было бы славно вздёрнуть предателя». — Мысли бегут своим чередом, но он знает наверняка, что не сможет спать спокойно, пока жив этот человек с опустошённым взглядом тёмно-карих глаз.

Глава 28

Ллерий и этот белгрский князь, Николай, были похожи, как близнецы-братья. Одно лицо, которое я, увидев однажды, запомнил на всю свою жизнь. К сожалению, мы стояли слишком далеко, чтобы что-то можно было расслышать.

Моё предложение сперва поразило Алана до потери речи. И даже когда мне с огромным трудом удалось уговорить его, он продолжал возмущённо фыркать. Вот и сейчас — стоял у высоких двустворчатых дверей в тронную залу, недовольно бурча проклятия.

Но ведь последний солдат замка знал, что Марк действительно собирался представить меня королю, и именно Алан натаскивал меня на плацу драться, ну или хотя бы двигаться так, чтобы не опозориться пред королевскими очами. Нам ничего не стоило попасть в караул. А я благодаря своему везению, интуиции и невероятному стечению обстоятельств вообще пользовался у капралов особым расположением как человек, предупредивший всех об атаке на столицу. Похоже, меня и вправду считали теперь кем-то вроде тайного агента, приграничного шпиона, удачно прикинувшегося грабителем.

На первый взгляд беседа высокородных особ проходила вполне себе мирно. Круглая тронная зала, просторная и устремлённая на много этажей вверх, смыкалась над головой куполом. Ниже ярко, сотней свеч, горела большая чёрная люстра. Множество светильников — больше, чем я видел до сих пор во всех замковых коридорах, — лепилось по стенам. И всё-таки это было весьма мрачное место. Иссиня-чёрный камень, казалось, поглощал свет, и лишь ярко-красные искорки посверкивали из самой его глубины. Мне все не давали покоя этот пол и стены… Я уже видел подобное. И не раз. Я жалел, что не могу снять перчатки и коснуться стены пальцем. Тогда я смог бы сказать точно, была ли Цитадель построена из того же материала.

Ллерий нервничал, как и всегда. Ёрзал на троне. Я сообразил уже, что это было его естественное состояние. Когда он вскочил вдруг, я ничуть не удивился. Трудно набраться королевских манер, если ближайший твой друг и советчик — простолюдин, да к тому же ещё и пьяница. Мне стало любопытно, как именно проводил Ллерий долгие годы своего изгнания. Чудились отчего-то увеселительные заведения сомнительного толка, хотя глухая провинция наверняка не знала ничего подобного. Скорее это были унылые ненастные вечера, полные дешёвого вина и заунывной болтовни некрасивых, но богатых девиц из приличных семей. Неудивительно, что король к своим тридцати с лишним годам не только не женился, но даже не обзавёлся подружкой.

Я так задумался, что упустил тот момент, когда князь Николай упал.

Алан распахнул вдруг дверь, крича: «Лекаря! Лекаря!» — а вся тронная зала замерла, изумлённо глядя, как упавший князь захлёбывается хлещущей из носа кровью. Кашляет, сотрясаясь всем телом.

Надо отдать ему должное, Изот первым бросился к принцу. Приподнял его за плечи, заглядывая в глаза, а потом почему-то — вместо того чтобы запрокинуть голову и тем остановить кровь — принялся бить по щекам. Как ни странно, это помогло. Марк шагнул вперёд, склонился, касаясь пальцами лба принца, тронул Изота за плечо, глазами указывая на подбегающего уже лекаря. Изот бережно опустил князя на пол. Стянул собственный камзол, подложил тому под голову. Я усмехнулся. Король сбил спесь со своего поверенного. И помрачнел, вспомнив, что скоро сам предстану пред его светлые водянистые очи.

Когда Николая понесли мимо, я усомнился в том, что причиной припадка стали слабые сосуды, как решил было поначалу. Николай был бледен и закатывал глаза. Шептал что-то вроде «мой сын, мой сын». Его всего трясло. Я искренне понадеялся, что местные болезни не слишком заразны, а мой иммунитет — достаточно крепок.

Что дела мои плохи, я понял, когда мимо прошёл вдруг Вадимир — без камзола, в одной рубахе, с повязкой, охватывающей грудь, — а за ним проковылял измученный белгрский монах. А когда в залу на полусогнутых — так тяжела была вырезанная, должно быть, из целого ствола векового дуба колода — вошли два крепких мускулистых парня в ничуть не изменившихся за сотни лет костюмах палачей… А следом явился громила с тяжеленным топором, зачехлённым чёрною материей…

Алан вперился в меня так, что я почувствовал его взгляд. Он торжествовал, наконец. Торжествовала сама справедливость. Моя робкая надежда на то, что Вадимир отличился в бою, а плаха предназначалась монаху, погасла, не успев разгореться. Хотелось бы верить, что я действительно нужен королю. Иначе меня ждала незавидная участь.

Водрузив колоду ровно посреди зала, пыточных дел мастера принялись раскладывать прочие свои инструменты. Опускались на колени, раскрывая принесённые с собой сундучки. Выдвигая вложенные отделения. Палач расчехлил секиру и, походя, с одного замаха, вогнал её в плаху.

Та не успела ещё рассохнуться. Ллерий слыхал, будто матушка охотно казнила дворян, предпочитая держать знать в узде, и ещё охотнее — приближала к себе таких вот, как этот стоящий перед ним капитан. Его главнокомандующий Марк сам, своим указом назначил крестьянского сына в дворцовую охрану, нарушив тем самым негласную традицию, по которой гвардейцем — элитой Далионской армии — мог стать лишь человек благородного происхождения. Капитан стоял настолько прямо, насколько ему позволяли скрученные за спиной руки. Смотрел без вызова. Просто устало. Безразлично. Но Ллерий хорошо помнил радость в его взгляде. Тогда, ночью, в личных покоях Изота. Радость и предвкушение. Его секретарь и поверенный уже развернул своих ищеек, направив их по новому следу — расследовать заговор, готовившийся в столице. Изот, который долгие годы обеспечивал его личную безопасность, давал такие разумные, ценные советы, помогал избегать политических дрязг, проворонил ни много ни мало — переворот. Ллерий был зол на него за это.

Следовало бы допросить сперва страта, но припадок Николая, пришедшийся так некстати, нарушил монаршие планы. Ллерий почувствовал вдруг, что рад этому. Монах подождёт.

Всю свою сознательную жизнь он прожил в страхе. Воспоминания о казни Орланда, на которой он — тогда ещё малолетний ребёнок — не присутствовал сам, но о которой слышал столько, что вымысел казался страшнее реальности… эти воспоминания преследовали его. Ночными кошмарами. Потными ладонями редких придворных, проезжавших всегда скорее мимо его поместья, боявшихся лишний раз увидеть опального принца, перемолвиться с ним лишним словцом. Замиранием сердца при виде гвардейских мундиров на улицах маленького провинциального городка, где он гостил часто. Он устал жить в этом страхе. И стал слишком беспечен, когда забыл, наконец, о нём.

Он смотрел в спокойные карие глаза, глядящие без насмешки, без торжества, но и без унижения побеждённого перед победителем, и понимал: он не хочет знать, что двигало этим человеком, что заставило его желать смерти своему королю. Ллерий просто хотел его убить. Увидеть, как опустится карающая секира палача, как голова покатится прочь от тела, как то останется стоять на коленях, пока кровь не перестанет фонтанировать из перерубленных артерий и подмастерья не оттащат его прочь.

Это было всё, чего он хотел. И он хотел всего этого как можно скорее.

— Капитан Вадимир, — начал Ллерий, спеша предупредить Марка, который схватил уже за плечо, потащил к трону страта. — Вы знаете, в чём вас обвиняют?