— Держись! — откликнулся Даб. — Ложись на пол! Прижимай!
Ник распластался на палатке, которая билась под ним, точно раненая птица с могучими крыльями. Но еще сильнее колотилось его сердце, и весь он дрожал, словно в ознобе.
— Сейчас, сейчас утихнет, — успокаивал Даб женщину, — известно, налетит, испугает и утихнет.
— Я не боюсь, — отвечала Габи, — просто очень обидно за такую напасть. Все ведь может рухнуть.
— Утихнет. Завтра будем смеяться над собой, завтра будем вытряхивать песок из ушей. Утихнет проклятый. Должен.
— Ты слышишь? — вдруг насторожилась Габи.
— Что?
— Не стало… замолкла!
И верно, оборвался, не доносился больше привычный гул буровой установки, лишь визжал, свистел неистовый ветер, замазывая серой краской оранжевый диск солнца.
Даб стрелой вылетел из склада, мелькнув мимо распластавшегося Ника Матье.
— Бур! — в ужасе кричала Габи, устремляясь за ним. — Остановили бур! Нельзя!
Взмокшее, грязное лицо Ника Матье передернула гримаса, он еще плотнее прижался к земле, будто силился вместе с палаткой зарыться в стонущие пески, и сам стонал и кряхтел, скрежеща зубами, словно тело его топтали ногами, пинали и рвали на части.
А в двухстах метрах от него, превозмогая ветер, бежали к насосу артезианской скважины Борис Корин и Сергей Гринюк. Корин громко кричал дизелисту:
— Кто трогал трактор? Ты перегонял! Живо на кабель!
С трапика вибрирующей на ветру вышки панически прыгали рабочие, придерживая полы одежды и каски на головах.
— Помбуры, по местам! Назад!
— Тикайте обратно, вам сказано! — вторил Борису дизелист. — Всем оставаться на своих местах!
Помбуры ошалело полезли снова на палубку буровой. Габи и Даб послушно повернули к складу, не сбавляя бега.
А песчаная буря крепчала, как назло. Солнце скрылось за мрачной завесой, стемнело, будто настали густые сумерки. По лагерю, шурша и звеня в завихрениях, катился всякий бумажный, тряпичный, жестяной сор.
Ник Матье не слышал и не видел того, что происходило на месте аварии, но догадывался.